Каждый человек должен иметь Бога, т. е. преследовать какую-нибудь цель. Конечная цель есть сознательное, добровольное, существенное жизненное стремление, взор гения, светоч самопознания – единство природы и духа в человеке. Кто имеет конечную цель, тот повинуется закону; ибо он не только руководит сам собою, но и подчиняется руководству. У кого нет конечной цели, у того нет родины, нет святыни. Отсутствие цели есть величайшее несчастие. Человек, даже преследующий обыкновенные цели, счастливее того, кто, быть может, и лучше его, но не имеет цели. Цель ограничивает, но ограничение есть наставник добродетели. Человек, имеющий цель, такую цель, которая истинна и существенна сама по себе, имеет свою религию, если и не в ограниченном смысле богословской черни, то во всяком случае (что и требуется) в смысле разума, в смысле истины.
Богословская чернь (буквально: богословский плебс) – выпад Фейербаха против профессоров теологии как образующих корпоративную группу, превращающую религию в предмет собственного группового интереса.
Глава седьмая
Тайна Троицы и Матери Божией
Человек, как существо чувствующее и страдающее, не удовлетворяется Богом бесчувственным, не способным к страданию, но в же время он не удовлетворяется и существом только чувствующим, существом лишенным разума и воли. Весь человек может удовлетвориться только таким существом, которое носит в себе всего человека. Сознание человеком себя в своей цельности есть сознание Троицы. Троица соединяет в единство определения или силы, которые дотоле рассматривались, как разъединенные, и тем низводит всеобщую сущность разума, т. е. Бога как Бога, на степень особой сущности, особой способности.
Фейербах имеет в виду, что Троица – модель, позволяющая понять свойства Бога, например, разум, волю, любовь, не впадая при этом в противоречие между их свойствами. Немецкий идеализм, в лице прежде всего Шеллинга, вдохновляясь средневековой немецкой мистикой (Мейстер Экхардт, Генрих Сюзо, Якоб Бёме и т. д.), стремился осмыслить Троицу как в том числе модель особого богословского мышления. Фейербах отвергает все эти опыты: для него Троица – это не особая логика рассуждения о вещах и опыте, но скорее, особый тип сознания и самосознания человека, изобретающего себе Бога-Троицу, для того чтобы разобраться в своих свойствах.
То, что богословие определяет как оттиск, образ, символ Троицы, мы должны рассматривать исключительно как саму вещь, как сущность, первообраз, оригинал, и тогда загадка будет решена. Мнимые образы, в которых олицетворялась Троица, чтобы стать понятной, суть: дух, разум, память, воля, любовь (mens, intellectus, memoria, voluntas, amor или caritas).
Бог мыслит и любит, но мыслит Он и любит себя; все мыслимое, познаваемое, любимое есть сам Бог. Первое, что мы встречаем в Троице, есть объективирование самосознания. Самосознание неизбежно действует на человека как нечто абсолютное. Бытие для него равносильно самосознанию. Бытие с сознанием есть для него просто бытие. Не существовать, или существовать, не зная того, что существуешь, это одно и то же. Самосознание имеет абсолютное значение не только для человека, но и само по себе. Бог, не знающий себя, Бог без сознания, не есть Бог. Человек одинаково не может мыслить как себя, так и Бога, без сознания. Божественное самосознание есть не что иное, как сознание сознания как абсолютной или божественной сущности.
Здесь Фейербах упрощенно воспроизводит диалектику Гегеля, согласно которой из самого факта сознания рождается другой («ты»), и таким образом Бог не может быть один. По сути, Отец оказывается «тезисом» (действием бытия), Сын – «антитезисом» (действием мышления), Дух – «синтезом» (действием сбывшейся мысли).
Впрочем, Троица никоим образом не исчерпывается этим определением. Мы поступили бы вполне произвольно, если бы свели только к нему и ограничили только им тайну Троицы. Сознание, разум, воля и любовь в значении абстрактных сущностей или определений относятся к области только отвлеченной философии, но религия есть сознание человеком себя в своей живой цельности, в которой единство самосознания существует только как завершившееся единство «я» и «ты».
Религия, по крайней мере христианская, абстрагирует от мира; внутренняя жизнь принадлежит к ее существу. Религиозный человек ведет жизнь уединенную, сосредоточенную в Боге, тихую, лишенную радостей мира. Но он отчуждается от мира только потому, что Сам Бог является существом, отчужденным от мира, вне- и сверхмировым – выражаясь строго и отвлеченно философски – небытием мира. Однако Бог как внемировое существо есть не что иное, как ушедшая из мира в себя, порвавшая с ним всякие связи, поднявшаяся над миром сущность человека, реализованная как объективная сущность.
Здесь Фейербах воспроизводит мотив диалектики Шеллинга и Гегеля: если мир есть бытие, то Бог есть небытие собственного небытия, бездна, которая всемогуществом преодолевает свое качество бездны, отрицает отрицание и тем самым творит мир как некий материализованный моральный итог этого преодоления.
Такой Бог есть сознание способности абстрагировать себя от всего другого, довольствоваться собой и зависеть только от себя, подобно тому, как в религии эта способность становится объектом для человека в качестве отличной от человека особой сущности. Бог как Бог, как существо простое, есть существо одинокое: абсолютное одиночество и самостоятельность; ибо одиноким может быть только то, что самостоятельно. Способность к одиночеству есть признак характера и мыслительной способности. Одиночество есть потребность мыслителя, общение – потребность сердца. Мыслить можно одному, любить надо непременно другого. В любви мы зависимы, так как она есть потребность в другом существе: мы самостоятельны только в одиночном акте мышления. Одиночество есть автаркия, самодовольство.
Характер – в данном случае в значении близком «верность себе», или готовность жить наедине со своими свойствами, готовность терпеть самого себя и менять самого себя самостоятельно. Здесь соединяются смыслы противоположных бытовых выражений «тяжелый характер» (довольство собой) и «сильный характер» (преодоление себя).
