Триединый Бог полон содержания, поэтому Он нужен тому, кто абстрагирует себя от содержания действительной жизни. Чем бессодержательнее жизнь, тем полнее, тем конкретнее Бог. Бог наполняется по мере того, как опустошается действительный мир. Только бедный человек имеет богатого Бога. Бог возникает из чувства недостатка: Бог есть то, чего, сознательно или бессознательно, недостает человеку. Так, безотрадное чувство пустоты и одиночества нуждается в Боге, который для него есть общество, союз искренне любящих друг друга существ.
Последняя фраза подхватывает мотивы «внутреннего христианства», распространенного в эпоху Просвещения: оно сводило к минимуму участие людей в официальных церковных обрядах, исходя из того, что глубоко личное переживание Бога и преданность Богу формирует не только личное благочестие, но и церковность, «невидимую церковь».
В этом находим мы истинное объяснение, почему Троица в новейшее время утратила сначала свое практическое, а затем и свое теоретическое значение.
Глава восьмая
Тайна логоса и подобия Божия
Существенное значение Троицы для религии концентрируется в существе второго лица. Христиане живо интересовались Троицей главным образом из-за интереса к Сыну Божию. Горячий спор о подобосущии и единосущии – homousios и homoiusios – не был пустым спором, несмотря на то, что вся разница заключалась в одной только букве. Здесь шла речь о равенстве с Богом, о божественном достоинстве второго лица, о чести самой христианской религии; ибо существенным, характерным предметом последней является именно второе лицо: а существенный предмет всякой религии есть ее истинный, существенный Бог.
Единосущный и подобносущный (Фейербах приводит эти слова и по-гречески, где они отличаются одной буквой) – термины богословских споров IV века. Сторонники единосущия исходили из равенства Отца и Сына, указывая, что боговоплощение и богочеловечество не было бы возможным, если бы Сын был в чем-либо хуже Отца. Сторонники подобосущия во главе с Арием Александрийским думали, что Сын – божественное существо, но зависимое от Отца, что-то вроде самого прекрасного творения или посредника между Богом и миром. Сторонники единосущия справедливо упрекали сторонников подобосущия в том, что получающаяся у них система – не христианство, так как посредничество богов, боги как родовые для мира высшие существа (как говорит современная антропология, «тотемы»), генеалогии богов – это как раз отличительные черты любого язычества. Сторонники Ария возникали и в последующие века, обычно их называют «унитаристами», то есть признающими Богом только Бога-Отца.
Истинный, действительный Бог религии есть вообще так называемый посредник, ибо он и служит ее непосредственным предметом. Всякий, кто вместо Бога обращается к святому, обращается к нему в предположении, что Бог повинуется этому святому, находится в его руках и с готовностью исполняет его просьбы, т. е. его желания и волю. Просьба есть средство проявлять под видом смирения и покорности свое господство и превосходство над другим существом. Существо, к которому я прежде всего обращаюсь, является для меня поистине первым существом. Я обращаюсь к святому не потому, что он свят от Бога, а потому что Бог зависит от него и определяется, обусловливается его просьбами, т. е. волею или сердцем святого.
На самом деле, молитвы святым в теологии обосновываются догматом об «общении святых», иначе говоря, о том, что умершие христиане так же участвуют в жизни церкви как христианской общины, как и живые, поэтому могут оказывать помощь и поддержку.
Различие, которое католические богословы делали между latria, dulia и hyperdulia, есть не что иное, как пошлый, необоснованный софизм. Бог, заслоненный посредником, есть отвлеченное, праздное представление, представление или идея божества вообще; и роль посредника заключается не в примирении с этой идеей, а в ее уничтожении, отрицании, ибо она не есть предмет для религии. Короче, Бог, стоящий над посредником, есть не что иное, как холодный разум, царящий над сердцем – подобно судьбе над олимпийскими богами.
latria, dulia, hyperdulia (греч.) – поклонение, почтение, чрезмерное почтение. Имеется в виду, что святым нельзя поклоняться, потому что поклоняются только Богу, но их надлежит почитать.
Человек, как существо чувствительное и чувственное, находится во власти только образа. Образный, чувствительный, чувственный разум есть фантазия. Второе существо в Боге, в действительности первое существо религии, есть объективированная сущность фантазии. Определения второго лица по преимуществу образны. И эти образы не вытекают из неспособности человека мыслить предмет иначе, как образно; это ложное толкование-образность объясняется тем, что самый предмет есть образ. Поэтому Сын определенно называется подобием Божиим; его сущность в том, что он есть образ-фантазия Бога, видимая слава невидимого Бога. Сын есть удовлетворенная потребность образного содержания, объективированная сущность фантазии как абсолютной, божественной деятельности.
Слово «фантазия», в противовес просветителям, объявлявшим любую религию результатом корыстной «фантазии» жрецов, Фейербах употребляет в положительном смысле, как способность представления. Но просветители опирались на начальный смысл греческого слова «фантазия» – роскошь, причуда, самодурство, пышность, самовозвеличивание – намекая, что, дескать, жрецы думали лишь о собственной роскоши и величии. Фейербах вводит свою терминологию, называя фантазией скорее моделирование, при этом эмоционально окрашенное и поэтому необходимое для полноценной эмоциональной жизни человечества, и этим отличающееся от моделирования в отдельных науках.
«Образом Отца» Сын назван в приписанном апостолу Павлу новозаветном Послании к Евреям (Евр. 1, 3). Сторонники Ария говорили, что «образ» всегда хуже оригинала, тогда как правоверные христиане отвечали, что как раз образ означает точное воспроизведение, точное совпадение видовой принадлежности, только доступное людским чувствам. Для ариан слово «образ» относилось к онтологии, для правоверных христиан – к гносеологии.
