Святой Дионисий Парижский, по легенде, дошел с места казни на горе Монмартр до места погребения, нынешний монастырь Сен-Дени, с отрубленной головой в руках. Эта легенда подчеркивала провиденциальность его мученичества. Фейербах воспроизводит обычные упреки католической святости со стороны атеистов и радикальных протестантов, что в ней есть элемент мазохизма (готовность к любым мукам и испытаниям), а значит, наслаждения страданием и чем-то низким, что тормозит прогресс.
<…> Итак, даже грязному готтентоту хорошо в его грязи. Тем не менее между благополучием грязного и благополучием чистоплотного человека существует не только относительное и субъективное, но и объективное, действительное, предметно обоснованное, фактическое различие. Одно дело, если я нахожу зло хорошим или, правильнее выражаясь, не ощущаю и не признаю его как зло, потому что я привык к нему и не знаю ничего лучшего, и совершенно другое, если я наслаждаюсь самим добром; одно дело, если я уже даже не чувствую запаха чего-либо омерзительного, по крайней мере, не ощущаю как нечто, меня угнетающее и оскорбляющее, и совершенно другое, если я действительно вдыхаю благовонные ароматы.
Эго различие столь же объективно, столь же велико и столь же несомненно, как какое-нибудь химическое различие между азотом и кислородом, между сероводородом и озоном. Не обонять больше зловония <для дикаря> – это все равно, что не обонять больше вообще, но скольких наслаждений, скольких благодетельных (конечно, и противоположных также) нервных возбуждений лишается тот, кто имеет притупившееся обоняние или не имеет его вовсе! Итак, оставим без зависти и готтентоту его счастье; но не перестанем самым резким образом различать тупоумное и остроумное, католическое и человеческое, глупое и образованное, покрытое грязью и от грязи очищенное счастье! Каждая вновь открытая для воздуха и света при помощи мыла культуры пора нашей кожи есть новый источник добродетели и счастья.
Итак, по Фейербаху дикарь или дурак, не чувствующий грязи, в которой живет, – просто человек, сознательно отказавшийся от чувственности, притупивший и убивший в себе чувство, как злодей может притупить и убить в себе голос совести. И то, и другое – совершенно недолжное положение.
Конечно, даже и обладающие одинаковыми хорошими свойствами воздух и свет имеют не одинаковую силу делать счастливыми людей различных свойств и индивидуальностей. Существуют безнадежно и несравнимо грязные люди, которые до такой степени ужасаются и возмущаются требованием очистить себя от грязи, уже освященной ее древностью, унаследованной от предков, как будто бы от них требуют содрать кожу с тела. Существуют люди, до такой степени боящиеся света и воздуха, что они безусловно не переносят жизни среди вольной и светлой природы и счастливы только в темных и затхлых логовищах, где обитают жабы и жерлянки; они бранят свет, как темноту, темноту же, напротив, восхваляют, как свет.
Короче говоря, существует бесчисленное количество людей и даже людских родов, которые считают себя совершенно здоровыми, но только потому, что они больны уже от чрева матери и, следовательно, ничего не знают и знать не хотят о здоровье. Но следует ли из этого воображаемого здоровья больного, что нет никакого действительного здоровья и что это действительное здоровье не является благом само по себе? Как известно, можно приучить себя даже и к яду, даже к мышьяку, например, и потребитель мышьяка выглядит столь же здоровым и свежим, как сама жизнь, точь-в-точь так же, как наш теперешний хвастливый, кичащийся своей жизненной силой католицизм; и все же этот румянец, этот пленительный блеск и видимость жизненной свежести только действие смертельного яда, скрывающегося в тайниках его тела.
Но даже к хорошему и здоровому человек сначала должен приучить себя. Даже самое хорошее вино неприятно, если не привыкли к вину вообще или привыкли только к плохому вину. Я знаю баварских «патриотов», для которых измена партикуляризму «баварского национального напитка» является чем-то вроде salto mortale, которые уже после стакана вина кривят и корчат лицо, как будто бы им предложили выпить кубок Сократа.
Salto mortale (лат.) – смертельный трюк. Конечно, Фейербах преувеличивает «пивной патриотизм» баварцев, вошедший в поговорку, как и у нас в России «квасной патриотизм», в публицистических целях.
Кубок Сократа – кубок с цикутой, ядом, которым был казнен Сократ.
Являются ли поэтому наслаждение вином и наслаждение пивом наслаждениями одинакового содержания, одинаковой ценности? Радует ли пиво сердце человека так же, как вино? Значится ли что-нибудь о пиве в Священном Писании? Или, быть может, научное, теологическое сумасбродство Нового времени действительно уже вырезало Гамбринуса из ребра Адама или из чресел Ноя, доказав библейское и христианское происхождение пива, разумеется, прежде всего пива par excellence баварского? <…>
Гамбринус – персонаж фольклора, баснословный король, изобретший пивоварение, переносно вообще «пиво» или «пивоварение».
par excellence (лат.) – по преимуществу. Фейербах издевается над пивом как над частью мещанского быта, им презираемого.
IX. Стремление к счастью и обязанности по отношению к другим
В действительности мораль индивидуума, мыслимого как существующего самого по себе – это пустая фикция. Там, где вне Я нет никакого Ты, нет другого человека, там нет и речи о морали; только общественный человек является человеком. Я есмь Я только посредством тебя и с тобою. Я сознаю себя самого только потому, что ты противостоишь моему сознанию как очевидное и осязаемое Я, как другой человек. Знаю ли я, что я мужчина и что такое мужчина, если мне не противостоит женщина? Я сознаю себя самого – это значит, что прежде всего другого я сознаю, что я мужчина, если я действительно мужчина. Равное, безразличное, бесполое Я – это только идеалистическая химера, пустая мысль…
Только тот разрез в теле, который отделил мужчину от женщины, если поверить на мгновение платоновскому мифу, и который проникает во все и самое интимное существо человека, только он один обосновывает или осуществляет и делает чувственным различие между Я и Ты, на котором покоится наше самосознание. Но разве животные особи не являются также мужскими и женскими? Да, конечно, но разве у человека не все общее с животными? Разница только та, что то, что он имеет с ними общего, в нем очеловечивается, одухотворяется, облагораживается, но, увы, часто также искажается и ухудшается.
