Алиса растерянно крутила головой, ища среди десятков искривлённых лиц знакомые, она ждала что вот-вот появится кто-то, облачённой властью говорить, кто-то, кому достаточно будет поднять руку, чтобы толпа замерла, в экстазе понимания слитно опускаясь на колени и начиная молитву.
— Вы мне обещали… вы обещали… обещали, — беспомощно шептала она.
Под яростные крики толпа наваливалась на решётку.
Раз! Раз! Кожа лопалась — морскими звёздами змеились трещины, текла кровь, на глазах краснели, набухали разбитые, поломанные руки, но люди не видели, не понимали этого.
Раз! Раз! Они кричали, но вместо слов, ширился единый ор ярости.
Раз! Раз! Иии! И с потолка посыпалась серая крошка бетона…
Когда одна из арматур, с мясом выдранная из перекрытий, влетела внутрь, Алиса шарахнулась в сторону от падающих людей. Первые уже не поднялись — по ним, пробираясь на четвереньках, спешно перебирая руками-ногами, вползли последующие, потянулись дрожащими жадными руками. Алиса шатнулась в сторону. В другую. Ещё! Но чья-то ловкая рука сцапала её за локоть и повисла — не сбросить, — всем весом напряжённого тела таща вниз, таща в кипящую массу скрюченных опарышей. Всхлипнув от ужаса, Алиса рванула назад.
— Наставник! Наставник! — она звала, отбиваясь от жадных захватов, а испуганное тело тяжело, ломающее больно трансформировалось. Тело сгибало и скручивало — бугрились мышцы, скорчивалась спина.
Зарычав, Алиса упала на колени, придавив кого-то из людей, запрокинула голову, заламывая руки. Закостенели, вытягиваясь, пальцы, медленно, мучительно медленно из зернышек бледных ногтей стали нарастать хищные когти.
Вокруг завопили, когда она свалилась, заметалась под ногами толпы. Люди отшатывались к стенам, отпиннываясь от бьющейся в припадке девушки. Лупили по искорёженному телу всем, что попадало под руку.
Зажмурившись и скрипя зубами, Алиса колотилась об пол головой, напряжённо сведёнными руками и ногами. Плитка пола треснула от ударов — белые трещины по чёрному мрамору…
Судорога стягивала лицо в маску сюрреалистического театра. Белую, дрожащую, мокрую. А волосы то приподнимались у корней, словно намагниченные, то безвольно опадали.
— Ведьма! Оборотень!
Толпа набрасывалась, топча с рыком и истерическими выкриками.
Стремясь выжить, Алиса сжалась в комок, подставляя под удары спину и конечности.
Суровый мужчина с маленьким крестиком, отливающим красными бликами по краям, появился у решётки незаметно, словно клинок через плоть, пройдя через толпу. И оказавшись рядом с людьми, истязающими вздрагивающее тело, поднял руку. Его вскинутая ладонь белым флагом на миг повисла над головами и опала, скрываясь, а сам он словно растворился среди напряжённо вздрагивающих тел. Зачинщики подхватили девушку за руки и волосы:
— Сжечь! Сжечь! Сжечь! — и поволокли на выход.
Грязная широкая полоса оставалась на чёрных мраморных плитках зала судебных заседаний.
Алиса не сопротивлялась, смотря вокруг распахнутыми глазами. Она открывала рот, но на разбитых губах пузырилась кровь, и не слетало ни звука. Её протащили мимо безучастно смотрящего на происходящее наставника Борислава, мимо храмовника, молча посторонившегося от двери, и выволокли на лестницу. Ногами столкнули с первой ступени и, когда сжимаясь, она полетела вниз, вращаясь и всхлипывая, закричали торжествующе и бросились следом — толкаясь, толпясь, тесня и пихая друг друга. На площадке она не успела приподняться даже на колени — с размаху, с разбега удары ногами спихнули её на следующую лестницу вниз… Три площадки, три лестницы. Внизу, хрипящую сквозь кровавую пену, заляпавшую лицо, её схватили за одежду, волосы, раздирая рывками, мотая из стороны в сторону, потащили на улицу, на площадь. Сквозь радужный туман перед взглядом, она пялилась в окружающее пространство, полное рук, ног, лиц, никак не складывающихся в людей, единую массу частей тел, словно в братской могиле взорванных, и не могла понять, с кем сражаться, хотя тело, напряжённое мучительным желанием сопротивляться, ломало судорогой преобразования, не способного завершиться — сил не хватало.
На площади монолитом высилась стела с притороченной табличкой и тяжеловесным чугунным лавровым венком, посвящённая победе в давней войне. К ней и тащили Алису, волоча за волосы по земле сквозь коридор беснующихся от восторга и ненависти людей. Алиса, схватившись за руки волокущих, чтобы умерить боль, неотступно пялилась в небо. Солнечное, жаркое, прозрачное, словно нагретый для поминок мёд… Боль не отступала.
Её швырнули на острые ступени пирамиды в основании памятника. Не успела прийти в себя после удара — подхватили за подмышки, вытягивая руки в стороны, схватили за кисти. Раз! Судорожно вытянулась, хватая воздух ртом — опалённый рассудок не сразу понял, что запястья сломали. Прохладный металл лёг на кожу, стиснул провисающие вялыми перчатками ладони и тут же потянул в стороны, растягивая, будто вознося на крест.
— Нет! Не надо! — Алиса завопила, дрожа всем телом, но за ярым ором толпы её крик остался неслышен.
Оковы растянули в стороны, подтянув цепями, так, что она встала на побитых ногах, чтобы не перехватывало дыхания в натянутой до дрожи грудной клетке. Она шарила по толпе взглядом, теперь различая лица — десятки, сотен лиц на фоне единой шевелящейся массы аморфных тел, — и не видя их.
— Боже… — шептала она во внутреннюю пустоту, — Боже…
Но облегчения не наступало.
К ней подскакивали люди — приближались и снова отлетали белые пятна с двумя тёмными кружками вверху и одним ассиметричным ниже — и что-то происходило, но она не замечала. А люди, меж тем, швыряли в неё книги, бьющие в вздрагивающее тело переплётами, разлетающиеся страницами, опадающие вниз белыми птицами со сломанными крыльями.
Когда фолиантами чужих религий завалило ноги, принесли пару заранее приготовленных пятилитровых бутылей, и под нетерпеливое приплясывание толпы сноровисто облили, раскачав их и выплеснув бензин на лицо.
Тут же Алисе стало холодно. Так холодно и жутко, что крупная дрожь побежала по телу, нервически дёргая каждую жилку, каждую пять кожи. Она сотрясала, мучительно выкручивая поломанные руки в оковах. Она заставляла биться рыбой в сети. И словно поток порвал преграду — Алиса наконец закричала.
Надсадный женский вопль, тугой, словно натянутый лук, рокотал над толпой, пробивая её нетерпеливый гомон и уходил вверх, ещё выше, выше… И становился визгом. Нет, уже не визгом — верещанием. Нет, писком, едва слышимым, но ощутимым всем естеством…
Толпа замолчала, подалась назад — на всех лицах раззявленные дыры ртов, во всех глазах — пустота ошеломления и что-то дикое, инстинктивное, равное страху, но не страх.
Закатив глаза и напрягаясь струной, Алиса стояла, выдавливая из грудной клетки остатки воздуха в неслышимый крик, заставляющий людей отступать всё дальше, заставляющий опускаться вниз, сжиматься, стискивать руками уши и молча глотать воздух широко раскрытыми ртами.
