— Что он ещё говорил? — бросил Даниил стоящему рядом «брату йахаса».
Проводник присел на колено и сунул руку за пазуху:
— Письмо.
— Давай, — Даниил протянул руку, не глядя — внимание его оставалось сосредоточенным на том, что происходило внизу.
Проводник закашлялся, давясь руками громкие звуки. Сплюнул сквозь зубы кровавое месиво и, морщась, всё-таки достал из внутреннего кармана куртки бумагу.
— Не вам, — покачал головой проводник. — Ей.
Алиса вскинула глаза и тут же задумчиво опустила.
— Возьми, — Даниил посмотрел на подругу.
Конверта не оказалось — бумага была свёрнута треугольником чистой стороной наружу. Алисе пришлось умерить боевую дрожь в скривлённых яростным ожиданием пальцах, убрать когти, чтобы не разорвать, а открыть сложный пакет.
«Сестра, если ты это читаешь, значит, я либо уже убит, либо близок к этому…»
— Что это? — напрягся Даниил, — Что они…?
Алиса живо оторвалась от письма и склонилась над иллюминатором.
Пара храмовников клинками изрисовывали тело йаха символами и словами, звучание которых потерялось в веках. Марк, сдавив зубами губу, выгибался, но молчал. Серебро жалило и опаляло, но не убивало.
— Я не знаю, — ошалело застыла Алиса. — Я такое видела однажды, но…
— Ну?
— Так сатанисты проводят обряды. Сам Марк… и другие…
— Тебя не так усыпляли?
Алиса замотала головой.
Проводник, сидящий рядом, неохотно разлепил спёкшиеся губы:
— Это отчитка. Изгонят бесов.
И зажмурившись, тронул точку меж бровей. Опустил голову.
Внизу вокруг Марка уже стояло семь воинов-храмовников. Со стороны головы — Алиса узнала знакомую фигуры сразу — встал отец Борислав. Шрамы на лице оставались ещё набухшими, а из-под рукавов пиджака виднелась бахрома разлохматившихся бинтов.
— Какие, к чёрту, бесы! — проворчал сквозь зубы Даниил.
— Церковный догмат не допускает нежити — только слуг Сатаны, — глухо прошептал проводник. — А будут просто убивать дух йахаса. Спустят кровь и нарубят на части. Части сожгут.
— Тля… — процедил сквозь зубы Даниил и исподлобья глянул на Алису.
Та сидела, сжавшись в комок, и смотрела вниз широко распахнутыми глазами.
— Мы что, так и должны сидеть и смотреть? — в сердцах схватился за горло бет — голос опять ломался, срываясь в рык и шипение.
Алиса покачала головой:
— Посчитай, сколько жизней он сгубил. Скольких сейчас убили из-за его идей…
— Боже мой, Аля! — рыкнул он. — Ты всё ещё веришь церковникам? Этой банде, жаждущей власти? Этим козлам, что превращают мир в руины? Да они ради поклонения только способны…
Она закрыла глаза и отодвинулась от иллюминатора, стискивая в руках письмо:
— У каждого — своя правда. И не мы мерим, что истина…
Даниил зло сощурился:
— Но мы решаем за себя — на чьей мы стороне!
Алиса всхлипнула, сжимаясь, и стиснула поджатые колени:
— Я не знаю, Даня! Я не знаю!
Бет осёкся, замер болезненно, мучительно беря себя в руки.
— Аля?..
Один из проводников успокаивающе поднял руки:
— Он знал, на что идёт. — И почтительно склонился перед девушкой, настойчиво повторяя: — Прочтите письмо, йахаса. Прочтите!
Она утёрла глаза о колени и расправила смятый в ладонях листок.
— Сестра, если ты это читаешь, значит, я либо уже убит, либо близок к этому…
Сквозь иллюминатор глухо, издалека зазвучали распевные молитвы, выводимые десятком хриплых глоток, более приученных командовать и орать, чем петь. Но йаху хватало и этого, чтобы заметаться и взвыть на кресте.
Алиса беззащитно подняла плечи и стала читать быстрее:
— Долгие годы я был один — неучтённый йах. И сперва моё героическое прошлое не давало им убить меня, а позже — подросший сын. Они рисковали, поскольку знали, что один я безопасен. Но не знали — насколько я безопасен, считая меня настоящим йахом! Но это было не так… Я — лишь тень настоящего. Многое мне передалось с кровью, но не всё. Мне далеко до вас, до истинных, рождённых болью и отчаянием.
Вой перешёл в крик. Алиса дёрнулась, боясь глядеть вниз, посмотрела в тёмные глаза Даниила, не отрывающегося от иллюминатора. И увидела. Марку рассекали вены. По обнажённым рукам, в оголённом паху, в подмышках, по горлу — везде полоснули умелые ножи. И кровь потекла под заунывные песнопения — ленивая, тяжёлая, густая. Неторопливо покидающая вены и артерии, не деля их на те и другие.
Алиса сглотнула и снова уткнулась в письмо:
— Для того чтобы расшатать основы существующей сферы их власти необходимо было двое свободных. Только трое, объединившись, способны поменять мир, но один — Отец, — оставался у них в плену. И теперь, по их недосмотру и великому деянию Судьбы, появились вы. В этом — знак смены эпох. И какую бы дорогу вы не выбрали дальше — вы придёте к Отцу. И сумеете освободить его. С этого начнётся новый мир для всех.
Смолк крик и только сдавленный стон тянулся низкой утробной нотой, глухо отражающейся от гулких стен и летящей, летящей… И давящей на тишину обряда. Только голос Владыки легко разрезал этот стон монотонной, едва различимой молитвой. Она казалась едва различимой в общем хоре, но ввинчивалась в уши, болезненно вгрызаясь в тело.
Алиса судорожно стиснула бумагу, когтями пробивая исписанный лист. Тут же одёрнулась, вздрогнула, расправила письмо на колене, нервно сглотнула, продолжая чтение:
— Освободите отца — его тело жрёт мир, его кровь пьёт! Но он не видит, что его свобода и сила дадут больше. Освободите отца, потому что тот, кто любит мир и отдаёт ему себя на растерзание — достоит свободы! Освободите потому, что жрецы, поймавшие своё божество в тиски и пытающие болью всего мира, достойны быть тюремщиками только своему бесчестью! Освободите потому, что он ваш отец… Освободите — и мир изменится.
Марк замолчал, словно иссяк запас воздуха.
Наставник Борислав кивнул на внимательный взгляд Владыки и обернулся — почтительно склонившийся храмовник держал на вытянутых руках топор. Длинное изогнутое топорище и остроносое лезвие делали его похожим на древнее оружие. Наставник с поклоном принял топор и повернулся к йаху. Застыл в ожидании знака владыки.
Кровь в теле Алисы клокотала, но, сдерживаясь, она лишь ускорила чтение:
— Я знаю, чего вам хочется сейчас более всего. Гарантий. Гарантий, что мир изменится к лучшему, что кончатся дни тьмы, и свобода Отца принесёт всем радость. Я не дам вам таких гарантий. За моей душой лишь вера и тексты забытых книг. Но всё, что есть этот мир — вера. Всё, что ведёт тех и иных — вера. Безоговорочная вера и однажды сделанный выбор. Я когда-то сделал свой. Теперь ваша очередь.
