— Можно, — хрипло перебил «брат йахаса», не поднимаясь с пола.
Алиса стремительно развернулась на пятке, широко шагнула и упала на колено, всматриваясь в лицо воскресшего.
— Повтори, — одними губами показала она.
— Можно освободить Прото, — повторил он тише и суше. — Но это было не по силам Марку. Поэтому он искал другие пути.
— Как? — Даниил подошёл сзади.
Брат йахаса отозвался мгновенно, но смотрел только на девушку, судорожно пряча взгляд от бывшего бета:
— Прото содержат в одном из монастырей пригорода. Марк потому и проводил обряды здесь — так ближе к силе Истинного йаха.
— Как просто… — прошептала Алиса, задумчиво закусывая губу.
— Взломать монастырь, окружённый храмовниками? — усмехнулся Даниил. — Это просто?
Алиса распрямилась и резко развернулась.
— Просто! — зарычала она, наступая на товарища. — Это — просто! Ты! Отродье! Если бы ты хоть раз видел этих рванных девчонок! Если бы ты слышал, как просят о помощи! Ты бы никогда! Никогда!
Даниил побелел и схватил её за локти до того, как клинки пошли в ход.
— Уймись, Аля! Уймись! — рыкнул он.
Но девушка билась, стремясь вырваться. Закушенная губа и безумный, блуждающий по его шее, взгляд.
— Алька… — Даниил болезненно прищурился: — Успокойся. Это просто — голод, девочка моя. Просто голод…
Она рванулась ещё раз, ещё, и ослабела в его железных руках. Взгляд, не задерживаясь, побежал по стенам, по потолку — подальше, подальше от людей, от жизни, от крови.
Даниил притянул её к себе, поцеловал под рыжую копну волос, и прошептал во вздрогнувшую шею:
— Конечно, мы пойдём… мы освободим его. Это просто. Конечно.
…
Глава 54
Воспоминание о Поединке
— Матушка…
— Тихо! — сестра Пелагея проскользнула внутрь комнатки, едва приоткрыв дверь. От жёлтого огонька на свече по неровностям каменных стен заплясали мокрые блики. Лицо старой наставницы в его свете казалось бледнее старых икон.
Алиса попыталась встать навстречу неожиданной гостье, но закостеневшие от долгого сидения на коленях ноги не слушались.
Свет свечи прыгал по неровностям каменной кладки, выхватывая из тьмы разломы трещин, серое копошение в углу, блики, заключённые в эмалированной кружке, и пористый замшелый камень хлебной горбушки.
Наставница, отвернувшись к двери, склонила голову и прислушалась к едва различимым звукам в коридоре.
— Это крысы. Им холодно. — Алиса оставила безнадёжные попытки встать и села по-турецки, принимая более свободную позу. Расслабилась. — Не беспокойтесь. Здесь нет сестёр.
Сестра Пелагея посмотрела на девушку рассеянно. Алиса, до кости прожимая сведённые икры, равнодушно кивнула на стены:
— В келье справа — Диана, слева — Надя, а напротив — Света… Они слышат нас, но никому не расскажут о вашем приходе, если вы сами этого не пожелаете.
Поправив тяжёлые рукава, сестра Пелагея подошла и присела рядом с девушкой. Протянула свечу, в неровном золотистом свете рассматривая лицо ученицы — белое, равнодушное, застывшее восковой маской. Только глаза — карие, с влажными искорками ещё жили, но взгляд был холодный, блёклый, словно у наркомана. А когда-то роскошные рыжие волосы казались кукольными, неживыми.
Наставница потянулась и, взяв девушку за подбородок, склонила её голову и приблизила свечу к маленькой, уже почти затянувшейся ранке на шее. Она долго рассматривала четыре точки, сделавшиеся белыми рубчиками, и свеча в её руке подрагивала.
— Матушка?.. — тихо позвала Алиса, не рискуя спросить напрямую.
— Они это сделали, — безучастно прошелестело в ответ.
С тихим шорохом встряхнулся тяжёлый рукав. Сверкнуло ослепительно белым. Выстрелила распрямлением рука. И безотчётно Алиса рухнула вбок, пружиной разжимаясь и откатываясь в сторону. Лишь потом почуяла знакомое ощущение железа.
Брякнула, отлетая, кружка.
Прокатившись по свежей луже спиной, Алиса вскочила на ноги, принимая защитную стойку.
Наставница выпрямилась — в одной руке свеча, в другой — широкий чёрный нож, с выделяющейся обрамлением ниткой лезвия.
— Тихо, — приказала она, и Алиса кивнула в ответ — да, не стоит подругам слышать и осознавать то, что здесь происходит, совсем не стоит. Ради наставницы, ради них самих.
Наставница отодвинулась на шаг и, не сводя глаз с ученицы, поставила в расщелину камней бронзовый подсвечник, на котором вздрагивала тонкая свеча. Когда она распрямилась, Алиса почувствовала, как кровь внутри сердца начала кипеть.
Старая женщина, оправдывая уважительное звание, не торопилась со вторым выпадом, а, едва заметно раскачиваясь, начала обходить девушку по кругу. Алиса же замерла, вглядываясь в пятно силуэта противницы. Для неё как-то легко, словно тысячи раз отрепетировано, перестали существовать цвета, запахи или ощущения окружающего пространства — только кожа её жадно впитывала каждое колебание воздуха. И что бы ни означало это нападение — блажь ли старой женщины, разочарование учителя или всего лишь ещё одну проверку — она готовилась принять любой результат равно безразлично, словно победа или поражение уже ничего не значили. Это чувство безучастности где-то глубоко внутри вызывало ощущение превосходства и понимание себя новой, другой. И — пугало…
Клинок — серебрёный, широкий, в полладони, — полоснул воздух, разбивая его на лоскуты, стягивающиеся ветром в одно мироздание. Алиса не увидела — почувствовала направление удара и скользнула вбок ещё до того, как клинок приблизился. Руки двумя ложными целями заплели паутину защиты перед грудью, надеясь наткнуться на локти наставницы и перехватить нож. Бесполезно — несколько пассов и сухенькая рука в грубом тяжёлом рукаве обошла её локоть, грозя впиться послушным железом в шею. Алиса не видела этого — ощущала странным чувством до-звука, не ведомым ей ранее. Вскинула руку, закрываясь от клинка, прогнулась, уберегая горло…
По рёбрам ударило порванной серебрёной струной!
Сознание опалило почти забытым чувством боли. Вздрогнув, Алиса взорвалась изнутри, всем телом отбрасывая наставницу. Та отлетела, с силой врезаясь спиной в стену — пламя на свече, вытянувшись в нить, погасло. Левая рука воительницы оказалась вооружена меньшим ножом — им-то и полоснуло по рёбрам.
Алиса стояла, замерев, в голове у неё шумел пульс, а руки дрожали. Но что-то такое происходило внутри, названия чему она не знала. И в ней не оставалось боли, страха, сгорала даже любовь к стоящей напротив женщине, на долгих полтора года заменившей мать. А внутри, там, где рождаются чувства, всё было белым-бело и так спокойно, словно после пурги степь…
Она не видела в облепившей тьме наставницу, но слышала её дыхание — ритмичное, собранное, тренированное. Дыхание, яснее любых примет говорившее о том, что ничего не кончилось, что воительница будет атаковать до последнего.
