Как выяснилось, мой призыв отложили до окончания студенческой отсрочки.
28 мая 1972 года мой друг по Лейксайду, Кент Эванс, с другими альпинистами пересекал снежное поле на горе Шуксан и поскользнулся. Он шел без страховки и, не сумев затормозить, пролетел по склону больше шестисот футов, ударившись несколько раз о скалы. Вертолет ВМС эвакуировал Кента, но он умер по дороге в больницу. Ему было 17.
Эта смерть потрясла Билла, он был раздавлен. Через несколько дней после похорон родители Кента позвали нас посмотреть, не пригодятся ли нам его компьютерные документы – несколько руководств, ничего важного. Мы были благодарны родителям Кента, но чувствовали себя странно, роясь в его вещах. Мы не стали задерживаться надолго.
По контракту со школой Билл за летние каникулы должен был написать на Фортране программу, составляющую расписание.
– Я собирался делать ее с Кентом, – сказал Билл мне. – Одному мне будет трудно. Поработаешь со мной над программой?
Хотя денег обещали не много, я с радостью согласился и вернулся к старой доброй PDP-10. Билл оставался в подавленном состоянии неделями, но приходил в себя по мере того, как мы втягивались в проект – с полной самоотдачей, как когда-то в Макаллистер-холле. Часто мы засиживались за полночь и спали на раскладушках, которые привезли в кампус. Программа оказалась сложной, требовалось учитывать много разных переменных: обязательные курсы, секции, факультативы, сдвоенные уроки для лабораторных работ. Меня восхищало, как четко Билл разбивал работу на составляющие, а еще больше – как он «загрузил» самого себя в группу по английскому: он, десяток девчонок и больше ни одного парня.
Мы с Биллом сблизились в то лето. Разница в возрасте перестала иметь значение; между нами установилось, как я это называю, высокоскоростное соединение. Погружаясь в проблему, мы начинали выщелкивать идеи «в режиме стека» (на компьютерном жаргоне это режим выполнения подпрограмм центральным процессором по принципу «последний пришел – первый ушел»). В наших разговорах эта фраза означала, что мы перескакивали от одной темы к предыдущей, не обращая внимания на последующий контекст. Слушая нас со стороны, понять что-то было невозможно:
– Тогда можно перенести эту строку сюда…
– Верно, если значение – «истина», вторая не выполняется…
– Точно! Мы же в прошлый раз использовали эту переменную.
Много общего было и в том, как мы воспринимали абсурд. Однажды, после и без того почти бессонных ночей, мы несколько часов отлаживали какой-то кусок программы – и не могли поймать ошибку. Билл молча уставился на загадочную страницу и вдруг воскликнул:
– Икс! – и залился беспомощным хохотом.
Я взглянул на страницу и понял, что имел в виду Билл: прямо посреди строки болталась бессмысленная переменная.
– Икс! – заорал я.
Теперь уж мы оба принялись кататься по полу в пустом здании, истерически выкрикивая «икс!».
Чтобы отдохнуть, мы ходили в кино; вдвоем мы за все годы посмотрели, наверное, больше полутысячи фильмов. Моим любимым кинотеатром был «Кокусай» в международном районе Сиэтла. Там за сеанс показывали два фильма с английскими субтитрами; второй фильм был обязательно про самураев. Билл не особо жаловал все иностранное, но как-то вечером согласился посмотреть кино: «Если только не очередную тупость про маленькую собачку…». Едва мы уселись в кресла, чтобы посмотреть драму из современной японской жизни, по экрану промчался тявкающий терьер.
– Опять собачка… – громко застонал Билл.
Мы замечательно проводили лето, но ни на минуту не переставали думать, чем будем заниматься дальше. Билл получил работу по обработке информации от компании, изучавшей транспортные потоки: подсчитывалось, сколько раз колеса автомобилей нажимают на резиновые трубы, реагирующие на давление. На специальной шестнадцатидорожечной перфоленте автомат набивал с интервалом в 15 минут набор отверстий, обозначающих количество автомобилей. Приходилось считывать перфоленту вручную, затем записывать результат обычными цифрами и переносить на перфокарты. Работа была нудная, неэффективная и убийственная для глаз; Билл поручил ее младшеклассникам в Лейксайде и платил им по 15 центов за ленту, чтобы они изображали живые считывающие устройства. Однажды Билл сказал:
– Детишки ослепнут, разбирая эту ерунду. Надо как-то автоматизировать.
Я сказал, что можно попробовать использовать новый мини-компьютер. Последние модели Texas Instruments были особенно компактными, и цена ограничивалась четырехзначной суммой – но все же неподъемной для нас. Тогда у меня появилась другая идея: как насчет нового восьмибитного процессора Intel – 8008-го? Судя по тому, что я читал, чип мог управлять калькуляторами, лифтами, даже маленькими терминалами. С весны, когда он впервые появился, его почти не пытались применить для анализа данных. Но если он работал в соответствии со спецификациями, 8008-й – то, что нам нужно.
– Мы можем сами построить систему на этом чипе – так дешевле всего, – добавил я.
Биллу понравилось предложение, и я указал на слабое место:
– Нужно найти кого-то, кто построит машину.
Мы не были сильны в аппаратном обеспечении, и нам нужен был третий партнер.
Наш общий знакомый рассказал про Пола Гилберта, студента университета по электротехнике; мы разыскали его в конце лета. Мы несколько раз встретились, и Пол построил рабочую схему машины – мы назвали ее (и наше партнерство) Traf-O-Data (много позже я спросил Билла, откуда он взял такое название; он ответил, что от «jack-o’-lantern» – фонаря-тыквы. Мне это показалось странным). Чувствуя себя предпринимателями, мы мечтали о том, как к нам потекут денежные реки. Ведь, имея на руках наши удобные таблицы данных о дорожном движении, муниципалитеты смогут решить, где устанавливать светофоры, а где в первую очередь ремонтировать дороги. Разве не пожелают департаменты общественных работ во всем мире приобрести машину Traf-O-Data?
Пол Гилберт как-то добился университетской скидки, и мы заказали 8008-й в местном магазине электроники. Мы с Биллом наскребли 360 долларов и поехали за чипом. Продавец протянул нам картонную коробочку, которую мы немедленно открыли – и впервые в жизни увидели микропроцессор. Завернутый в алюминиевую фольгу, вдавленный в маленькую пластину из черной резины, внутри покоился тонкий прямоугольник длиной в дюйм. Для двух парней, чья юность прошла среди громадных компьютеров, это было чудо.
– Кучу денег за такую фитюльку, – сказал Билл.
Но я понимал, о чем он думает: в этой коробочке умещается мозг целого компьютера. Мы отвезли чип Полу Гилберту на кафедру физики, и он принялся за работу.
Создавая программы для Traf-O-Data, мы столкнулись с проблемой. Мы знали, что будет мучительно и даже бессмысленно писать программы на самом 8008-м. Нужно было на пустом месте создавать средства разработки, включая адаптированный Ассемблер, программу, которая будет переводить команды Ассемблера в реальные байты. Хотя 8008-й мог адресовать 16 килобайт памяти, мы могли использовать на платах памяти только четверть этого объема – совершенно недостаточно для разработки.
