Через несколько часов врач позвонил сообщить результаты анализа: все в порядке. РОЭ снизилась до 16. Боли в груди не повторялись. Это был великий день; передо мной снова открылись все пути. Я записал в дневнике: «Сегодня гулял у озера Грин на закате. Великолепное зрелище. Видел даже сома недалеко от берега…»
Через две недели после моих страхов мы с отцом отправились на озера Твин-Лейкс, обычное место отдыха нашей семьи. Мы снова вернулись к обычному стилю общения: много рыбалки и чтения, мало разговоров. Однажды отец подцепил огромную радужную форель и полчаса боролся с ней, прежде чем смог затащить в лодку. Я ждал рядом, с сачком в руке. Когда сражение завершилось и рыба оказалась в лодке, папа улыбнулся – я никогда прежде не видел у него такой улыбки. Он будто вернулся в лучшие дни своей юности. Он поймал саму большую форель в жизни и был доволен.
Почти перед отъездом ни с того ни с сего отец посмотрел на меня и сказал:
– Что бы со мной ни случилось, всегда заботься о матери и о сестре.
Обычно он не говорил о таких вещах. Возможно, он что-то предчувствовал.
Я прежде редко бывал за границей – только по делам, а теперь у меня было сколько угодно времени на тур по Европе. Я начал с Шотландии в июле, потом поехал в Ирландию, где встретился с сестрой и ее женихом Брайаном. В Белфасте я остановился в отеле рядом с кучей развалин. В то время Ирландию охватили волнения, и взрывы были обычным делом. В первый вечер я пошел в бар отеля. Едва посетители узнали, что я американец, они принялись покупать мне выпивку и поднимать тосты в мою честь – один за другим. На следующий день меня нашел брат Брайана и спросил:
– Пол, почему вы выбрали именно этот отель?
Я ответил, что мне его предложили в бюро путешествий.
– Значит, вы не знаете, что его взрывали уже три раза?
Теперь я понял, почему ирландцы пили за мое здоровье. Я был единственным американцем, который отважился туда сунуться.
Я долго пытался отвезти отца во Францию, но не смог уговорить.
– Я ее уже видел, – отвечал он.
Но у меня появилась другая причина для поездки – женщина, с которой я познакомился через друга. Франсуаза была невероятно привлекательна: темные волосы, смуглая кожа, экзотическая средиземноморская красота. Она работала в финансовой сфере и обладала необузданным нравом: необычная, полная энергии, всегда готовая к авантюрам. Я поселился в ее квартире в Вильфранш-сюр-Мер, потом мы отправились в Ниццу и Сен-Тропе на ее «Рено Кватрель» – с переключением скоростей на приборной доске и открывающейся пластиковой крышей – идеальной машине для юга Франции. Франсуаза была ослепительна в своих оранжевых и желтых брючных костюмах; ее длинные волосы развевались на ветру. Я забыл о прошлом и будущем; каждый момент я жил полной жизнью.
Мы проводили теплые дни на пляже, где Франсуаза заставляла меня надевать плавки-бикини, всего в два дюйма высотой. Я чувствовал себя нелепо, но подчинялся и постепенно начал понимать смысл поговорки, что в Америке живут, чтобы работать, а в Европе работают, чтобы жить.
– Пол! – Франсуаза говорила по-английски без акцента. – Ты когда-нибудь пробовал сыр с вином?
– Не представляю, о чем ты, – ответил я.
– Ужасно, что вы, американцы, не знаете таких вещей… – Франсуаза и ее друзья купили шесть бутылок вина и сыр шести сортов. Мы сидели вечером на песке и пробовали разные сочетания, и каждое отдавалось взрывом вкуса у меня во рту. Я, парень из среднего класса, выросший в Сиэтле на отбивных и картошке, вдруг начал пробовать вьетнамские роллы и тонкую хрустящую пиццу с поджаренным яйцом в центре, политую ароматным оливковым маслом. Я жил прекрасной жизнью на Французской Ривьере – а это самая распрекрасная жизнь.
После того как отец уволился из университета, его начало беспокоить колено – из-за футбольной травмы, полученной еще в школе. Осенью 1983 года, когда стало ясно, что он вряд ли сможет работать в любимом саду, отец договорился об операции. После нее он постоянно морщился, и мне больно было на него смотреть; он умел терпеть, а значит боль была непереносимой. Он провел в больнице еще несколько дней, чтобы привыкнуть к ногам после операции, и все шло, как планировалось. Когда я пришел навестить его вечером во вторник, он прикидывал, что вернется домой ко Дню благодарения.
На следующий день он поднялся и попробовал ходить, когда тромб из колена поднялся в легкие и вызвал эмболию легочной артерии и остановку сердца. Отец еще лежал под электрокардиографом, когда мы приехали в больницу, и было больно наблюдать, как кривая на приборе затухает, превращаясь в ровную линию. Моему отцу был 61 год. Он так и не построил маленький дом у реки, о котором мечтал, чтобы в любое время можно было ловить лосося. Когда приехали мои дяди, чтобы организовать похороны, я едва мог говорить. У меня случился шок. Я не мог поверить, что папа умер.
Мы о многом не договорили, а теперь я даже не успел с ним попрощаться.
Позже в память об отце я учредил библиотечный фонд его имени при Вашингтонском университете, где многие его любили. В 1990 году библиотека значительно пополнилась и сейчас насчитывает более миллиона экземпляров. Библиотека Кеннета С. Аллена включает разделы наук о земле и о космосе – в этих разделах я проводил в детстве целые выходные. Мой личный прощальный сувенир гораздо меньше: овальный бирюзовый камешек, который отец хранил много лет и который вставил в перстень в Санта-Фе за несколько месяцев до смерти. Я все время ношу этот перстень и, глядя на него, вспоминаю отца.
Потеря братства и творческой работы в Microsoft оставила дыру в моей жизни. Я тосковал по добрым временам с Биллом, когда мы подталкивали друг друга ко все более грандиозным идеям, хотя в последнее время такое становилось все реже. Но я и не думал идти на попятный. Это как потерянная любовь. Что-то в отношениях было прекрасно, однако я помнил и о темных сторонах. Возврата не было.
В Microsoft некоторое время за мной оставался мой офис. Иногда я заходил, чтобы устроить «мозговой штурм» с моими прежними разработчиками, и со мной носились, как с важным государственным деятелем. Я иногда получал копии служебных записок, но в целом выпал из процесса. Ребята говорили мне, что в высшем руководстве нет прежнего равновесия, поскольку Билл потерял своего главного технического оппонента. Компания продолжала расти и меняться; близился час, когда мои знания станут менее важны, чем познания штата компании.
Однажды в моем доме появился большой штабель коробок. Происходила перепланировка офисов, и мне прислали мои вещи. Это выглядело как своего рода итог.
Какое-то время я с удовольствием наведывался во Францию и проводил время с Франсуазой. Я думал, что, уволившись в тридцать лет, буду жить в свое удовольствие; когда акции Microsoft выйдут на рынок, мне не придется заботиться о деньгах. Но после полутора лет отпуска я ощутил беспокойство. Я видел, что стало с отцом, когда он сменил работу в библиотеке на рыбалку и сад. Он словно сдулся. Я не хотел, чтобы со мной случилось то же самое.
