Ближе всего мы сошлись, когда вместе рыбачили. Однажды в поездке на тихоокеанское побережье отец с трудом удержал меня в лодке, когда я подцепил королевского лосося в двадцать пять фунтов. Каждое лето наша семья отправлялась на неделю на курорт Твин-Лейкс. Там в мои обязанности входило чистить форель, которая затем отправлялась на сковороду на дровяной печке. Потом мы до глубокой ночи играли в пинокль.
У него было с полдюжины серьезных увлечений в жизни, не больше. Он познакомил меня со Стэном Гетцем и Андресом Сеговией, с индейским искусством в музее Берка. Он подружился с местным современным художником, а над любимым папиным креслом висела гравюра Жоржа Руо – король с цветком. В среднем возрасте отец стал хорошо разбираться в японских картинах и китайском фарфоре. Частенько он застревал в магазине, крутя в руках какую-нибудь хрупкую вазу и повторяя:
– Это действительно прекрасно.
Потом отдавал хозяину – а через полгода возвращался и покупал ее, если только выходило не слишком дорого.
Если мама проглатывала одновременно пять книг с четырех континентов, отец месяцами продирался через «Взлет и падение Третьего рейха» или «Августовские пушки». Он так увлеченно читал о Второй мировой, словно пытался разрешить какую-то загадку. В разгар сражений он служил лейтенантом в составе 501-й квартирмейстерской железнодорожной роты, и прошлое еще цеплялось за него. Мама рассказывала, что раньше он был живее и разговорчивее – до того как вернулся из-за океана с Бронзовой звездой и памятью о погибших товарищах.
Я был еще юнцом, когда отец впервые спросил меня, чего я хочу от жизни. Так он передавал свою простую мудрость:
– Когда вырастешь и пойдешь работать, делай то, что любишь. Чем бы ты ни занимался, люби свое дело.
Отец убежденно повторял эти слова долгие годы. Потом я понял, что он имел в виду: «Живи так, как я учу, а не так, как я жил». Гораздо позже мама рассказала, как мучительно отец выбирал карьеру. Ему хотелось стать футбольным тренером, а не управляющим библиотеками, однако в конце концов отец выбрал надежный и практичный путь, работу с девяти до пяти под лампами дневного света. Многие его ровесники поступили так же.
Но для меня отец хотел лучшего.
Официальной задачей Всемирной выставки 1962 года в Сиэтле было вдохновить молодежь выбирать карьеру в науке. Однако была и неофициальная цель – показать, что Соединенные Штаты превосходят Советский Союз в технике и космической гонке. Для меня, девятилетки, только что открывшего для себя научную фантастику, «Выставка XXI века» (так она называлась) крутилась вокруг моей любимой темы: будущее. Словно я проснулся и обнаружил самые сокровенные мечты сбывшимися, всего в четырех милях от дома.
Пока территория выставки приобретала очертания, радостное предвкушение нарастало, словно накануне Рождества. Я видел транспорт будущего – сверкающий белый монорельсовый поезд скользил по трассе в милю длиной. Я видел архитектуру будущего – «Космическую иглу», в то время самое высокое строение к западу от Миссисипи, с вращающимся рестораном, похожим на летающую тарелку. Вскоре после открытия выставки мама первый раз повезла нас с Джоди туда. Сохранилась фотография, на которой я в любимой каучуковой шапке с ушами (я носил ее два года, пока она не расплавилась на батарее). Вид на фото у меня такой, словно я сейчас лопну от восторга.
Мы провели на выставке весь день – с девяти до девяти; маме и сестре хватило времени, чтобы обойти всю обширную территорию. Но я не вылезал из научного павильона. Я носился, как ребенок в кондитерской – что там есть еще? Прокатившись в Спейсариуме по Млечному Пути, я обнаружил капсулу проекта НАСА «Меркурий», ту самую, в которой поднялся Алан Шепард – первый американец, побывавший в космосе. Я вблизи видел, как катушка Теслы разбрасывает фиолетовые молнии в двадцать футов длиной. На глазах многотысячной толпы «астронавт» с реактивным ранцем под оглушительное шипение поднялся в воздух на сорок футов (мне казалось – на сотни ярдов), словно герой романов Роберта Хайнлайна. Грань между настоящим и будущим в тот день казалась очень зыбкой. Оставался один вопрос: когда?
В конце концов, мама пришла за мной и повела нас в «Мир завтра» к «Бублеатору» – лифту в виде прозрачной сферы (мне понравился бублеатор, сама идея бублеатора). В «Пищевом цирке» я пробовал креветок в кляре – жареные креветки на палочке, с острым соусом, и еще впервые в жизни ел бельгийские вафли; мне казалось, ничего прекраснее я в жизни не едал. Такие вафли можно увидеть крупным планом в фильме с Элвисом Пресли «Это случилось на Всемирной выставке»: огромные, хрустящие квадраты, щедро украшенные взбитыми сливками, покрытые нарезанной клубникой и сахарной пудрой. С тех пор я неоднократно бывал в Бельгии, но ничего подобного больше не встречал.
Когда мы собрались домой (я с горящим взором; сна ни в одном глазу), на стоянке нас ждало еще одно приключение. Какой-то «Фольксваген» припарковался за нашим «Бьюиком», заперев нам выезд. Мама уже начинала закипать, когда из воздуха материализовались два здоровенных лесоруба и предложили в помощь рабочую силу XIX века. Они подхватили маленького «Жука» и сдвинули его в сторону. Мы поехали домой.
Оглядываясь назад, я вижу, насколько в молодости мне были доступны науки. В выходные я мог свободно ходить в университетские лаборатории, где преподаватели и студенты хвастались последними экспериментами. Приезжая с семьей в Калифорнийский университет, где работала моя тетя, я узнавал, как создают искусственные алмазы и как сейсмометры регистрируют землетрясения. Уиллард Либби, создатель метода радиоуглеродного анализа, лил жидкий азот мне на ладонь. Я не обжегся, объяснил Либби, потому что тонкий слой испаряющегося газа защищал каждую клеточку моей кожи.
На время, примерно в четвертом классе, химия стала моим главным увлечением. В лавочке уцененных товаров, полной несметных сокровищ, я покупал подержанные химические наборы по пятьдесят центов. Вскоре полки моей подвальной лаборатории были заставлены мензурками, пробирками и сосудами с разноцветными химикатами. Это было познавательно и забавно. Ну, то есть пока я чуть не убил нашего песика.
Джетт Блэк Аллен был игривым манчестер-терьером, выдающимся псом: умный, чуткий, всегда готовый услужить. Отец не мог устоять и подкармливал Джетта со стола, отрезая от мяса маленькие кусочки, чтобы легче было проглотить. Выведенные в Англии в качестве крысоловов, манчестеры отличаются атлетичностью; стоило отцу прекратить кормежку, Джетт начинал высоко подпрыгивать, требуя продолжения. Сначала нас забавляла его голова, выскакивающая над поверхностью стола, со временем это стало утомлять, и Джетта на время обеда ссылали в подвал.
Однажды я трудился над газогенератором хлора (в качестве сырья я использовал отбеливатель «Клорокс»), когда меня позвали обедать. Во время еды мы услышали странный шум – не то хрип, не то придушенный кашель. В чем дело? Мы снова принялись за еду, но вскоре услышали тот же звук снова, уже громче; он явно доносился снизу. Я устремился за папой, который распахнул дверь подвала. На верхней ступеньке лестницы дрожал Джетт. Внизу, напоминая туманное утро на болоте Окефеноки, желто-зеленое облако хлора покрывало пол слоем в два фута. Джетту хватило соображения убраться как можно дальше от ядовитых паров.
