Пятнадцать секунд горения подняли Брайана на двенадцать миль при максимальной скорости 1,2 маха – мы уже вошли в историю. Все системы работали нормально, и я вышел наружу, чтобы наблюдать приземление с Дэйвом Муром, исполнительным директором MAV (вместе со своим заместителем, Джеффом Джонсоном, он очень эффективно управлял проектом). Дэвид давал пояснения, пока я наблюдал, как заходит на посадку Брайан. Потом замолк – потому что я побледнел.
Пилоты морской авиации печально известны своими жесткими посадками – результатом тренировок на авианосцах. Их топорный стиль стал предметом постоянных шуток для испытателей; но сейчас было не до смеха. Брайан коснулся полосы так жестко, что одна опора шасси треснула, и самолет скатился с покрытия полосы в тучу красной пыли. Пока мы бежали к месту посадки, сердце выскакивало у меня из груди. Цел ли Брайан? Когда открыли кабину, я с облегчением увидел, что он жив и явно ругает себя на все корки. Я стал осматривать SpaceShipOne – насколько велики повреждения, сколько времени мы потерям? Мы собирались выполнить конкурсные полеты к следующему лету. Любая задержка могла сорвать наши планы.
Берт утешал Брайана, перечисляя плюсы: хороший старт, выход на сверхзвук, торможение и планирование. По поводу самолета Берт сказал:
– А здесь только небольшие повреждения.
И добавил мне:
– Думаю, мы его восстановим.
Мы отбуксировали корабль в ангар, где картина стала ясней. Обшивка отделалась царапинами; бак окислителя остался цел; шасси было в порядке, но оторвалось от самолета. Происшествие отбросило нас на два месяца назад. Еще оставалось время для трех полетов, предусмотренных программой.
При разборе полета выяснилось, что недавно установленный гаситель колебаний дает побочный эффект. Органы управления становились «неподатливыми» от низких температур на большой высоте. Когда Брайан заходил на полосу, он обнаружил, что рукоятка плохо слушается. Опасаясь сваливания, Брайан опустил нос и снизился слишком быстро (в последующих полетах решили обернуть гаситель в электрические одеяла и включить их на треть мощности).
Хотя Брайан не был целиком виноват, неудача явно поколебала уверенность команды в нем, и он немного опустился на шкале кандидатов. Ему нужно было восстановить репутацию, чтобы получить шанс на новую попытку.
Берт с самого основания своего бизнеса в середине 1970-х придерживался строгого правила: никаких журналистов и зрителей во время пробных полетов, когда добавляются новые условия. 21 июня 2004 года, через полгода после неудачи Брайана, Берт нарушил собственный запрет, когда SpaceShipOne должен был стать первым частным аппаратом, вышедшим в космос. Для Берта это была не просто генеральная репетиция X Prize. Это был шанс войти в историю, и Берт хотел присутствия зрителей. К утру понедельника, когда еще не рассвело, десятки тысяч человек запрудили пространство вокруг недавно переименованного аэропорта и космопорта Мохаве. Дети, собаки, велосипеды, телескопы, шезлонги, барбекю – настоящий пикник.
Неделями до старта пилоты работали на тренажере по очереди, критикуя действия друг друга. Когда настала пора решать, кто полетит, Дуг Шейн доказывал, что Пит Сиболд найдет оптимальную траекторию и у нас будет больше шансов достичь 100 километров.
– Да, – ответил Берт. – Но он может сойти с дистанции.
Он имел в виду один из предыдущих полетов, первый с полным запасом закиси азота, когда Пит решил прервать полет после сваливания в самом начале. В конце концов остановились на Майке. Это был серьезный выбор. Несмотря на 6400 часов налета, Майку предстояло нечто совершенно новое.
Когда я смотрел на пилотов перед стартом, казалось, что они отправляются на войну. Жена Брайана Бинни подарила ему кольцо на счастье. Для Салли, жены Майка, талисманом стала серебряная брошка-подковка; Майк подарил ее, когда они, подростки, жили в Южной Африке – на подковке были выгравированы их имена и дата первой встречи. Салли прикрепила брошку на левый лацкан летного костюма мужа. Меня кольнула мысль, что никто не знает, вернется ли Майк живым. Когда я пожал ему руку и пожелал счастливого полета, я заметил, как побледнела Салли. Сама пилот, она очень хорошо представляла опасность.
Майк забрался в пятифутовую кабину и поднял большие пальцы. В 6.47 «Белый рыцарь» оторвался от земли. В диспетчерской росло напряжение по мере того, как приближался момент разделения и до жесткой фазы разгона оставались секунды.
За неимением центрифуги пилоты не могли по-настоящему имитировать старт ракеты. Учебный самолет для воздушной акробатики мог дать перегрузку 4 g (в четыре раза больше силы тяжести), которые возникают, когда пилот космического корабля берет ручку управления на себя для вертикального подъема (ускорение «голова – ноги»). Но он не может дать 3 g начального рывка (ускорение «грудь – спина»); только ракетный двигатель способен на такое. Все эти ускорения настолько дезориентируют пилота, что ему приходится больше доверять приборам, чем себе.
Майк запустил двигатель. За десять секунд он почти достиг скорости в 1 мах, и тут начались проблемы. Разрабатывая SpaceShipOne, Берт расположил крылья над фюзеляжем, чтобы оптимизировать их работу в сложенном состоянии на сверхзвуке. В результате ухудшилась устойчивость по крену в момент преодоления звукового барьера. Хотя пилоты тренировались выравнивать корабль, невозможно было подготовиться к «сдвигу ветра» – резкому изменению скорости ветра при подъеме самолета в атмосфере. С ним и столкнулся Майк на высоте 60 000 футов. SpaceShipOne развернуло на 90 градусов влево. Майк вдавил педаль руля и перестарался. Самолет развернуло вправо.
Глядя на монитор, передававший картинку с камеры, установленной на хвосте самолета, я выскочил из кресла. Когда я на взводе, я хожу – привычка, оставшаяся со времен, когда мы с Биллом нарезали круги, обсуждая наши программы. Теперь я протаптывал тропинку в ковре Берта и ждал, что Майк прервет разгон и вернется – до лучших времен. Но Майк не любил отступать. В предыдущем полете с ускорением, когда погас экран с данными, он чудесным образом выровнял машину по линии горизонта. Я знал, что Майк не прервет задание, если только его жизнь не окажется в опасности, – да и то еще дважды подумает.
В разреженной атмосфере ручка и рули были бесполезны; Майк попытался выправить ориентацию самолета, повернув с помощью электроники горизонтальные стабилизаторы на хвосте. Они, как оказалось, примерзли – потенциальная катастрофа при входе в атмосферу, – но через несколько секунд пришли в себя. Майк выправил самолет и быстро поднял нос, но задержка потратила впустую много энергии и увела аппарат с траектории.
Продолжая вышагивать за спинами Берта и его команды, я не спускал глаз с альтиметра, пока самолет понимался прямо вверх – стрелка превратилась в размытое пятно. Я думал о Майке, добродушном человеке, который внутри малюсенького снаряда уже близок к скорости в 3 маха. Скажу честно: про X Prize я уже забыл и только повторял про себя: «Пусть он невредимый вернется на землю».
Потом Берт сказал, что Майк не выключил двигатель. Он не выключал двигатель, пока указатель «высоты по энергии» – расчетный апогей корабля в тысячах футов, – не мигнул на 328 – официальной границе космоса. Когда Майк наконец заглушил двигатель, он реально находился на высоте 180 000 футов, едва на полпути; дальше корабль поднимался, а затем спускался по параболе. Мы прилипли к альтиметру, который приближался к 100 километрам. Стрелка стала замедляться, потом чуть-чуть зашла за черту, замерла и двинулась обратно. Мы ликовали, но с некоторой неуверенностью. Неужели получилось? Я пожал руку сияющему Берту.
