Я чувствовал себя куда хуже, чем при болезни Ходжкина, и решил, что дни мои сочтены – что смертельная опасность, которой мне удалось избежать двадцатью пятью годами ранее, все-таки меня настигла. Мой терапевт был уверен в успехе, онколог выражал более сдержанный оптимизм. Лечение предполагалось стандартное – комбинированная химиотерапия по схеме R-CHOP с моноклональными антителами для стимуляции иммунной системы организма. Если повезет, лимфосаркому удастся победить, хотя шансы на победу не превышали 50 %.
В ноябре 2009 года начался долгий процесс – шесть курсов химии с трехнедельными перерывами. Вливание положенной дозы R-CHOP занимает около шести часов, и в первый раз я пролежал в больнице до утра – выясняли, как организм переносит препараты. Однако за исключением легкой аллергической реакции – покраснения макушки головы – все было в пределах нормы. Химиотерапия превращает организм в поле битвы, первый курс убивает столько раковых клеток разом, что могут не выдержать почки. Тошноты у меня не было, однако одолевала страшная слабость, которая не проходила по несколько дней.
Поначалу я думал, что смогу собрать волю в кулак и преодолеть все в одиночку, но одному оказалось невероятно тяжело. Особенно по ночам. Джоди старалась помочь изо всех сил и каждый вечер приходила смотреть со мной кино. Я был благодарен за поддержку, но программу она выбрала, мягко говоря, неудачную – мини-сериал ВВС по роману Диккенса, где в каждой серии кто-нибудь умирал от туберкулеза.
– Каким-то могильным холодом веет, – пожаловался я, не выдержав.
– А что ты хотел? Это же «Холодный дом».
Одним из постоянных моих гостей в этот нелегкий период был Билл Гейтс. Он переживал и заботился обо мне, как и положено близкому приятелю. Наши с ним отношения всегда складывались непросто, однако даже в ссоре мы всегда стояли друг за друга горой. Видимо, в такой тесной связке нам суждено оставаться до конца дней.
Я всерьез погрузился в работу над этой книгой, однако временами меня охватывал страх, что в печатном виде я ее увидеть не успею. И только после второго курса химии, когда томограммы показали явное улучшение, я поверил, что выкарабкаюсь. В конце апреля, после шестого и последнего курса, я, сам не свой от волнения, ожидал результатов томографии. Телефонный звонок принес ошеломляющие новости – полная ремиссия.
Это, правда, не означало, что я тут же вернулся в норму. Кончики пальцев еще какое-то время сохраняли нечувствительность (от лекарств), что мешало играть на гитаре. После окончания химии должны пройти месяцы, прежде чем начнешь чувствовать себя здоровым.
Эта болезнь, в отличие от лимфомы Ходжкина, не перевернула мою жизнь, но отпечаток все же оставила. Я хочу успеть как можно больше. Незадолго до последней химии я отправился на Таити, впервые за три года поплавать с аквалангом. Прошло удачно, хотя сердечный стимулятор и ограничил глубину погружения до 50 футов. (Может быть, заменю его на другую модель, допускающую 220 футов.) Через неделю после завершающего обследования я поехал сплавляться на плоту по порогам Катаракт-Каньона в Юте. Я люблю эти красные скалы, и однодневная вылазка никаких опасностей не сулила. Однако я никак не мог предвидеть, что за два часа придется проскакать через двадцать девять отдельных порогов и что на нас обрушится жуткий ливень с ураганным ветром под сорок миль в час. Эта поездка – не самый умный поступок в моей жизни – наградила меня воспалением легких, но в то же время дала почувствовать, что я еще жив.
Недавно я вернулся из ежегодной поездки на Орегонский шекспировский фестиваль в Эшленде, чудесном горном городе с лучшими театрами на западном побережье. Я сходил на пьесу под названием «American Night» – о молодом мексиканском иммигранте, который, готовясь сдавать экзамен на гражданство, нетривиальными способами постигает историю Америки. Театром я остался очень доволен – и еще приятнее было сознавать, что существует он в том числе и на средства нашего фонда.
Спонсорская поддержка в местных и региональных масштабах кажется мне очень благодарным делом, поскольку можно своими глазами наблюдать, как меняет всю картину один правильно выданный грант. Свой первый крупный взнос я пустил на сохранение старых лесов в Северных Каскадных горах, отдавая дань страсти моего отца к зеленым насаждениям и природе. (У выросших на северо-западе стремление охранять окружающую среду впитано с молоком матери.) В сотрудничестве с Трестом охраны общественных земель и другими природоохранными организациями мы выкупали участки у частных владельцев, заново соединяя территории обитания диких животных «зелеными коридорами» и восстанавливая экосистемы, на которых основана природная красота и здоровье нашего края.
Из примерно миллиарда долларов, вложенных мной на сегодняшний день, большая часть пущена на поддержку некоммерческих проектов в пяти штатах моей родины, тихоокеанского северо-запада. Алленовский семейный фонд работает под руководством Джоди уже двенадцать лет, и сейчас его деятельность ведется по пяти направлениям, отражающим мои жизненные приоритеты: медицина и технологии, общественное развитие, программы социальной защиты, реформа образования, культура и искусство. Откликнувшись на призыв Гейтса и Баффета, я публично обещал завещать на благотворительные цели большую часть своей недвижимости.
Кроме того, я не забыл, что значили для моего развития еженедельные походы в публичную библиотеку Сиэтла в детстве. Мы направили 22,5 миллиона долларов на создание фонда, средства из которого пойдут на оборудование детского центра.
Немалые суммы направляются на научные исследования и помимо семейного фонда. Мне приятно финансировать небольшие проекты с хорошим научным потенциалом либо возрождать перспективные разработки, заглохшие из-за недостатка средств. Кроме того, мы активно поддерживаем образовательные учреждения и музеи, посвященные тому или иному аспекту нашей общей истории, как, например, «Крылатое наследие» – Flying Heritage Collection в Эверетте, штат Вашингтон. В память об участии отца в сражениях европейского театра военных действий Второй мировой я собрал 14 военных самолетов от основных участников тех воздушных боев: США, Великобритании, СССР, Германии и Японии. Отреставрированные изнутри и снаружи с помощью аутентичных материалов и начинки, они (не все, но большинство) поднимаются в воздух по «летным дням». Среди них есть последние представители своей модели в мире, и все они без исключения – живые свидетели мужества и героизма. Глядя на них, я вспоминаю, как в детстве клеил пластиковые модельки, стараясь не напутать с камуфляжной раскраской.
В «Крылатом наследии» меня не перестает восхищать красота этих машин и их передовая для своего времени сборка. За два дня до официального открытия музея в 2008 году мне довелось стать свидетелем волнующего зрелища. Восьмидесятипятилетний ветеран Бад Тордофф забрался в кабину того самого «Мустанга P-51D», на котором он совершил более десятка боевых вылетов над Германией. Бад рассказал о задании 1944 года, в котором он подбил два вражеских самолета, прикрывая несколько B-17. Мы запечатлели его рассказ на фотокинопулемет. (Когда журналисты спросили, не тянет ли его снова подняться в небо, Бад напомнил нам всем, что годы берут свое. «Жена меня и за руль-то не пускает», – развел он руками.)
