Пришлых боялись, их ненавидели и проклинали. И ему тоже следовало её ненавидеть. Вот только чувство, что терзало его, ворочалось внутри, разрывая грудь на куски, едва ли можно было назвать ненавистью.
Пока увозил её подальше от Ладерры, из последних сил боролся с желанием не сорваться на неё и не накричать. За то, что сама вдруг к нему пришла, сама толкнула его к прозрению, которому он так упорно и долго противился.
Сомнений быть не могло, она почувствовала голод, иначе бы не явилась в его спальню. А он, вместо того чтобы оттолкнуть её, проявил слабость, за которую теперь ругал себя последними словами. За безумное желание, которое она в нём вызывала.
Оказывается, он ничем не лучше подвластного инстинктам чудовища. Такой же…
Какая-то часть хальдага хотела остаться с ней рядом, до самого утра не выпускать из объятий его чувственную красавицу, его наину. Вот только она не была его наиной, а он не был принцем из романтической сказки. Заглушив в себе это чувство, де Горт отправился к ней в спальню. Не представлял, что ищет, но всё равно упорно искал.
Как дурак до последнего цеплялся за надежду, что она не Филиппа, но и не пришлая. Просто подосланная к нему аферистка, которой было велено втереться к нему в доверие, очаровать, а потом нанести удар. Но она его так и не нанесла. Возможно, из-за влечения, которое тоже начала к нему испытывать, но рассказать о себе правду ей не хватало духу.
Бредовая мысль. Мэдок это прекрасно понимал, но всё равно продолжал отчаянно за неё хвататься, как утопающий за спасительную корягу. Жаль, вместо доказательств, что в его доме поселилось не чудовище из другого мира, а заурядная преступница из Шареса он нашёл книгу.
Небольшой томик, обёрнутый в обложку любовного романа — страстно обнимающаяся под звёздным небом пара. Мэдок сначала даже не обратил на него внимания, но потом всё же потянулся за книгой, раскрыл посередине.
Вместо любовного романа хальдаг обнаружил мемуары барона Леграта, прославленного охотника за иномирянами. В своих воспоминаниях Леграт описывал все этапы превращения пришлых в чудовищ, подробно останавливаясь на каждом признаке трансформации. Вот что по вечерам читала его наина вместо пылких историй.
Можно было и дальше продолжать себя обманывать. Например, рассказать себе очередную сказку: Филиппа просто пытается узнать побольше о своей матери. Но даже у безумия есть предел.
Воспользовавшись простейшим поисковым заклинанием, завязанным на одном из украшений, которое так часто на ней видел, Мэдок с лёгкостью выяснил, какие книги в последнее время читала пришлая. История Шареса и его обычаи, нэймерры и нэймессы… Почти треть его коллекции побывала у неё в руках. Но особенно хальдага заинтересовал невзрачный на вид том, в котором рассказывалось про таланты, коими обладали редкие иномиряне.
И всё сразу встало на свои места. Последние фрагменты мозаики открылись его глазам, и теперь он видел полную картину того, что здесь происходило. Его наина не просто пришлая — она та, от которых Стальные лорды старались избавляться в первую очередь. Если она разовьёт свой дар, то научится управлять вейрами, превращать их в своих марионеток. Отдавать ментальные приказы и натравливать тех на своих же хозяев.
А может, уже умеет? Не зря же его вейр в последнее время постоянно возле неё крутится, бегает за ней чуть ли не с поджатым хвостом. Тот, который всегда старался избегать общества людей, особенно его невест.
— Или Морок такой же, как и я, идиот и сумасшедший, или уже полностью под её контролем. Но с ним я разберусь позже. Сначала — с нэймессой.
Отведя вейра, сопротивляющегося, злобно рычащего (на своего хозяина и создателя!), на конюшню к Гертруде, вернулся в спальню и стал ждать пробуждения иномирянки. Можно было бы разбудить её посреди ночи, но всякий раз, делая к ней шаг, он останавливался и отступал назад.
Хальдаг забыл, когда в последний раз испытывал страх, но сейчас ему было страшно. Боялся, что стоит только снова её коснуться, ощутить под ладонью нежность её кожи, и безумие окончательно пустит в нём корни. Овладеет им и больше не отпустит.
Так и стоял до самого утра, не в силах отвести от неё взгляд. В этом он себе уже точно не мог отказать.
И вот он везёт её на казнь, убеждая себя, что лучше сейчас, пока она не начала страдать. Пока из-за неё кто-нибудь не пострадал. Умом понимает, что так надо, так правильно, и всё равно из последних сил борется с желанием повернуть обратно.
Как её зовут? Нет! Он не станет спрашивать её имя. Для него она пришлая. Опасная чужачка, от которой нужно срочно избавиться.
А ведь ей шло это имя. Филиппа…
Странно, но иномирянка даже не пыталась сопротивляться. Безропотно оделась, покинула его дом, точно ведомая на заклание жертва. Не хищница, а безобидная овечка. Лишь огрызнулась пару раз уже будучи в карете и напомнила, что без неё он может распрощаться с мыслью о троне. Хоть трон — последнее, о чём он сейчас мог думать. Да что там… В последнее время только эта девушка, его наказание, его проклятье, занимала все его мысли и владела всеми его чувствами.
Которых стало слишком много.
А от некоторых было слишком больно.
Он не стал её слушать, не понаслышке зная, что Вертальд безумец. Швырнул её в снег, грубо, безжалостно, надеясь наконец увидеть в ней просыпающееся чудовище. Почувствовав, осознав, что их жизни грозит опасность, у пришлых обостряются все инстинкты, и самый главный из них — инстинкт самосохранения и слепое желание выжить во чтобы то ни стало. А эта…
Поднялась медленно, голову вскинула, бесстрашно встречаясь с ним взглядом, будто королева на плахе, и застыла. Прямая и неподвижная. Ей даже в голову не пришло защищаться. А потом её взгляд скользнул по зажатому в руке Стального кинжалу, и она пошатнулась, поломанной куклой рухнула в снег.
Позабыв обо всех установках и жизненных принципах, он бросился к ней. Не чтобы убить, а подхватить. Прижал к себе крепко, несмотря на сопротивление и отчаянные попытки ударить его посильнее, которые он едва почувствовал, невольно отмечая, что даже для молодой нэймессы она слишком слабая. А уж слёзы в глазах и вовсе ввели его в замешательство. Искренние, настоящие. Чудовище должно было разъяриться, попытаться напасть и дать сдачи, а не заливаться слезами.
— Пусти! — прошипела она в страхе, с ненавистью, так отчётливо звучавшей в её голосе. С ненавистью настолько очевидной, что у него всё внутри перевернулось. — Лучше режь, чем души! Отвали!!!
— Фи…
Он осёкся, а может, это она его перебила:
— Я Лиза! Не Филиппа!!! И я действительно иномирянка, но жрать никого не собираюсь! Подавись ты своей магией… — Снова толкнула его в грудь ладонью, дёрнула головой, когда он попытался коснуться её щеки, чтобы стереть очередную прокатившуюся по ней слезу. А потом озвучила то, что теперь и так было очевидно: — Ненавижу…
— Добро пожаловать в клуб, — мрачно усмехнулся де Горт. — Теперь нас двое. Меня ненавидящих.
