– Но он ведь должен был и раньше понимать, что ее переезд вызовет проблемы. В смысле, они с Эбигейл жили там вдвоем после смерти ее матушки. Все говорят, что он обращался с ней, как с принцессой, избаловал ее. Если они были так близки, он бы не привел любовницу в дом, не поговорив об этом с девочкой. Что скажешь, если Джини приедет пожить с нами? Говорят, что мужчины – не самые чувствительные создания, но на это ему бы ума хватило. И если бы Эбигейл этого не захотелось, она бы сказала, разве нет? Она не кажется мне застенчивой. Ни за что, пап. Ничего не выйдет. Что-нибудь в этом роде. И он бы ее послушал, придумал бы для Джини какую-нибудь отмазу, хотя бы чтобы уберечь себя от скандалов. Извини, любимая, но Эбигейл нужно больше времени.
Эмма слушала детектива и подумала, что она действительно какая-то ведьма. Все они действительно могли произнести именно эти слова, может, и произнесли. Вера продолжила:
– Вот в чем дело. Я не могу понять, как он попал в эту передрягу.
– Не думаю, что у него был большой выбор.
– Что вы имеете в виду?
Эмма помедлила.
– Так мне рассказала Эбигейл. Не знаю, правда это или нет. – Эмма лучше, чем кто бы то ни было, знала, что Эбигейл была жуткой вруньей.
Вера ободряюще кивнула.
– Как я и сказала, предоставьте судить об этом мне.
– Эбигейл сказала, что Киту сначала не особенно хотелось, чтобы Джини переезжала к ним. Она поругалась с родителями и сбежала из дома. Появилась на пороге Часовни с одним рюкзаком с одеждой и своей скрипкой. Он не мог ее выгнать.
– Слишком уж отзывчиво с его стороны, позвольте сказать, – сказала Вера, и Эмма поняла, что у нее уже сложилось мнение об этом человеке и что он ей не нравился.
– Эбигейл впервые об этом узнала, когда обнаружила Джини на кухне. Та готовила ужин.
Эбигейл рассказала эту историю на следующий день. Стоял жаркий вечер, влажный, душный. Наверное, в то лето шли дожди, был туман с моря, но Эмма этого не запомнила. В тот день Эбигейл все-таки согласилась пойти с ней на пляж, и они вместе шли по песку. Почти весь урожай уже собрали, но вдалеке слышалось пыхтение техники, и один участок ячменя оставался неубранным. Кисточки колосков щекотали их ноги. Телеграфные провода были усижены ласточками, в воздухе суетились тучи насекомых, и Эбигейл, пробиравшаяся впереди по узкой тропинке, кричала Эмме, шедшей позади. Она не умолкала всю дорогу. Она словно не могла поверить в происходящее и повторяла историю срывающимся голосом снова и снова.
– И она просто стоит там, роется в буфете. Потом подходит к морозилке. «Я думаю приготовить ризотто. Ты не против, Эбби?» Блин, никто, никто не зовет меня «Эбби». Даже ты не называешь меня «Эбби», а ты моя лучшая подружка. И я никак не могу понять. Я думала, это на одну ночь, ничего серьезного. А потом я поднялась в комнату папы, а она там уже вещи распаковала. Она провела тут всего час, а ее вещи уже висят в его шкафу, ее трусы лежат у него в комоде. Ну, я-то знаю, что он этого долго не вытерпит. Она вылетит отсюда до конца недели. Папа любит личное пространство. Даже мне нельзя заходить в его комнату без спроса.
– Так почему же он терпел? – спросила Вера. – Вот в чем вопрос. Даже более важный, чем то, почему он в итоге попросил ее уехать. Джини провела там три месяца. Почему он не выставил ее раньше?
– Он ее любил, – сказала Эмма. – Разве нет?
– О нет, – ответила Вера, совершенно уверенная в своих словах. – Любви тут не было. По крайней мере, с его стороны.
– Эбигейл, конечно, удивилась, что ей не удалось настоять на своем сразу же. – Эмма улыбнулась, вспомнив, как расстраивалась подруга, когда ее козни терпели неудачу. В том, что Эбигейл пришлось испытать досаду, было что-то справедливое. Эмма наблюдала за этими вспышками с той же смесью сочувствия и удовольствия, как если бы у Эбигейл на носу появился огромный прыщ.
– А почему Кит внезапно поддался? – спросила Вера. – Через три месяца?
– Может, она просто достала его своей настойчивостью.
– Ага. Возможно.
– Почему вы не спросите у инспектора, которая тогда занималась этим делом? Она ведь наверняка общалась с людьми, пришла к каким-то выводам.
– Кэролайн Флетчер больше не служит в полиции, – прохладно сказала Вера. – Как и наш Дэнни. Она помолчала. – Странно, не правда ли, что два офицера, которые больше всего занимались этим расследованием, ушли из полиции вскоре после того, как Джини Лонг отправилась в суд?
Она широко улыбнулась Дэну, как бы призывая его не обижаться.
Глава тринадцатая
Солнце все еще ярко светило. Порывистый западный ветер предвещал дождь. Тени от облаков бежали по полям, где уже проклевывались зеленые ростки зимней пшеницы. В маленьком домике Дэна Вера все еще разглагольствовала, а Дэн все еще слушал. Эмма извинилась и оставила их. Она доехала до конца улицы, но поехала не обратно в деревню, а к побережью. Венди, рулевой лоцманского катера, была ее самой близкой приятельницей, и ей нравилось, когда Эмма заскакивала к ней с Мэттью. Эмма чувствовала, что сейчас воспользуется любым поводом, чтобы побыть вне дома, подальше от телевизора и местных новостей. Она не хотела снова видеть на экране Дэна. Тогда он был стройнее, а волосы – короче. Но по его взгляду в камеру было видно, что он не старался держать себя в руках. Наверное, неохотно исполнял приказы. Может, поэтому он и ушел из полиции.
Каждую осень говорили, что приливы равноденствия смоют Пойнт. Всего один шторм, и все. И сейчас территория точно была меньше, чем раньше. Узкая полоска земли, по форме напоминавшая безжизненно обвисший фаллос, вдавалась в устье реки с северного берега. Местами старая дорога уже исчезла в море, и сквозь песок и заросли синеголовника и крушины была проложена новая. Пойнт торчал на самом кончике полуострова, там, где находилась пристань и были построены дома, принадлежавшие спасательной станции. Дома были современные и выглядели нелепо на фоне всего остального, все одинаковые, как будто с конвейера. Не жалко бросить, думала Эмма, если все-таки придет этот большой шторм. Только дома, в которых жили рулевые, имели какую-то ценность.
Она припарковалась перед домами, рядом с передвижным кафе, где продавался кофе и яичница с поджаренными колбасками для орнитологов и рыбаков. Как только машина остановилась, Мэттью проснулся и раскапризничался. Она покормила его, сидя на пассажирском сиденье и смотря на воду, накинув на себя и ребенка пальто. Никого вокруг не было, но ей никогда не нравилось даже просто ходить без лифчика. Венди, утверждавшая, что ей никогда не хотелось иметь детей, любила наблюдать за кормлением, но Эмме не нужны были зрители. Только не сегодня. Джеймс говорил, что ребенок живет по биологическим часам, таким же четким, как приливы и отливы, и это было правдой. Ее жизнь была разбита на интервалы длительностью в шесть часов. Она начинала к этому привыкать.
Мэттью успокоился, и она погрузилась в свои мысли. В эти тихие часы ожидания она обычно предавалась фантазиям о Дэне Гринвуде. В них не было ничего экзотического. Она фантазировала о том, как ночью заходит в мастерскую, он ее целует и прикасается к ней. Она редко воображала, как занимается любовью. Ее фантазии были фантазиями незрелого подростка, приятными и безобидными. Такие же фантазии у нее были, когда ей было пятнадцать, когда Эбигейл еще была жива. Она говорила себе оставить их в прошлом. Она выросла, и они больше не имели никакого значения. Но отпустить их было сложнее, чем она себе представляла.
