– Но она отказывалась подыграть?
– Думаю, она была не способна на ложь, – сказал он. – Я работаю в тюрьме уже двадцать лет и таких, как она, не встречал.
– Значит, вы поверили ее защите во время суда?
– Джини Лонг никого не убивала, – твердо сказал он. – Я это понял, как только ее встретил.
Вера подумала, что он был в нее немного влюблен и что он слишком сентиментален, чтобы руководить женской тюрьмой.
– Как она вписалась?
– Никак. Не сдружилась ни с кем из женщин. Те, кто получает пожизненное, часто достигают статуса знаменитостей. Не из-за самого преступления, не потому что все здесь садисты. Просто такие случаи всегда публично освещаются. И такие преступники оказываются в центре внимания, их жизнь становится проще. Но Джини отказывалась играть эту роль. Если она и говорила об обвинении, то только чтобы заявить о своей невиновности.
– Она с кем-нибудь сблизилась?
– Ни с кем из заключенных, как я уже сказал. Но год назад мы назначили нового капеллана, и Джини, казалось, ее уважала.
– Что насчет офицеров? Учителей?
– Нет. Тюрьма работает по принципу согласия. Осужденные признают вину и право властей распоряжаться их жизнью. Джини так и не призналась. Она сомневалась во всех, провоцировала. Это сделало ее непопулярной. Стандарты преподавания в тюрьме, особенно в такой, где большинство содержатся короткое время, должны быть базовыми. Джини не подчинялась, почти грубила. Она была образованна лучше, чем большинство учителей, и не скрывала этого.
– Как она ладила со своим инспектором по условно-досрочному?
– Они редко общались. Обычно инспекторы должны поддерживать связь с осужденными в тюрьме, но зачастую у них есть более срочные дела. Я просмотрел отчет о состоянии Джини после ее смерти, и Роберт Уинтер, кажется, все делал правильно. Пытался убедить ее говорить и делать то, что нужно. Приходил к ее отцу, надеясь найти ей поддержку и дом, если ее отпустят. Боюсь, мистер Лонг не очень помог.
– Лонг думал, она убила девочку и заслуживает быть здесь.
Начальник, казалось, лишился дара речи. Вере захотелось его ударить, встряхнуть его.
– Вы знали, что мистер Уинтер был косвенно связан с делом Мэнтел? Тело девочки нашла его дочь.
– Нет. – Начальник казался потрясенным. – Но я его никогда не видел. Не было причин встречаться. Я, конечно, поддерживаю регулярную связь с инспекторами, которые базируются здесь, но не с теми, кто приезжает со стороны.
– Когда он в последний раз навещал Джини?
Начальник потянулся и вытащил папку из аккуратной стопки на столе под окном, но Вере показалось, что он уже знал ответ.
– За три дня до ее смерти.
У капеллана был маленький кабинет позади часовни. Обычно она в это время уже уходила, как сказал начальник тюрьмы, но сегодня специально осталась, чтобы встретиться с Верой. Он позвал ее проводить приветливую молодую женщину-офицера, которая обращалась к арестанткам по имени. Было время пить чай, и они собрались в беспорядочную очередь вдоль коридора, чтобы забрать еду из окошка. Очень худая девушка со спутанными волосами и шрамами на запястьях пела сама себе, громко и агрессивно. Никто не обращал на нее внимания. Джини тоже стояла бы здесь, подумала Вера. Отстраненная и одинокая.
– Вы знали Джини Лонг? – спросила она офицера.
– Да.
– Какого вы были о ней мнения?
Женщина пожала плечами.
– Не особенного, честно говоря. Она считала себя лучше остальных. И крутила, как хотела, начальником тюрьмы. Хотя это сделать нетрудно. Он ведется на все их сопливые истории.
Она поняла, что повела себя неделикатно, и остаток пути они шли молча, мимо любопытных женщин, толкавших друг друга.
Капеллан была невысокой. На ней был яркий кардиган и белый свитер с высоким воротником, символически представляющий воротничок священнослужителя, и красные рубчатые брюки. Она сделала Вере чай.
– Ради этого большинство и приходят, – сказала она. – Попить чай из фарфоровых чашек с печеньем. Я не возражаю. Не так уж это и много.
– Джини тоже ради этого приходила?
– Она говорила, что ради умной беседы и отдыха от шума в основном флигеле.
– Звучит разумно.
– Возможно. И довольно заносчиво. Она была не самым приятным человеком, инспектор. Думала, что она отличается от других. Не хотела давать им шанс.
– Она была невиновна, – ответила Вера, пытаясь сдержать злость. – Этим и отличалась от остальных. Как часто вы с ней виделись?
– Раз в неделю, утром по пятницам. Начальник тюрьмы попросил меня с ней поговорить, когда я только сюда приехала. Говорил, что ей тяжело. Она не ладила с назначенным ей инспектором. Постепенно мы стали встречаться каждую неделю. Мне не совсем понятно, что ей на самом деле было нужно.
– О чем вы говорили?
– Не о религии, – быстро сказала капеллан. – Она сразу заявила, что на эту тему мы общаться не будем: «Моя мать верила в весь этот бред, и что ей это дало?» Она всегда была начеку, не отвлекалась ни на что, что могло бы помешать ее борьбе. Как будто ей нужно было оставаться злой, чтобы не утратить веру в себя. «Сдаться было бы очень просто, – сказала она однажды. – Отпустить». Она отпускала себя только тогда, когда говорила о музыке. Тогда она становилась другим человеком, более мягкой, расслабленной.
– Вы обсуждали дело Мэнтел?
– Она обсуждала, конечно. При любом удобном случае. Мне было неловко. Я не знала, как реагировать. Я не хотела поощрять иллюзорные надежды. Дело один раз подавали на апелляцию, вскоре после оглашения приговора, но вернули. Не было новых улик. Я не думала, что его когда-нибудь откроют снова. И конечно, моя подготовка, мои убеждения и тюремный кодекс велят принимать факт правонарушения. Это необходимо для дальнейшей реабилитации.
– Значит, вы верили в то, что она убила девочку? – Вера подумала, что все это какое-то ханжество и бред.
– Я наивный человек. Не думала, что суд может настолько ошибаться. Я думала, что она, возможно, убедила себя в своей невиновности, потому что не могла смириться с тем кошмаром, который сотворила. И я также не могла игнорировать возможность того, что она пытается мной манипулировать, дурит меня.
– Она предпринимала какие-то шаги, чтобы очистить свое имя?
– Поначалу, думаю, да. Она писала письма в газеты и всем, кому только могла, заявляя о своей невиновности. Впрочем, вскоре она перестала быть сенсацией, и пресса потеряла к ней интерес, пока в «Гардиан» не написали ту заметку о десятилетии процесса. Вскоре после ее осуждения ее мать опубликовала в одной из лондонских газет заметку с ее фотографией с просьбой откликнуться всех, кто мог видеть Джини в Лондоне в день убийства. Потом ее мать умерла, и она, видимо, потеряла надежду. Все, что ей оставалось, это снова и снова перебирать факты.
