– Какую правду?
Ее темные волосы завязаны в небрежный пучок. Кажется, она не спала… Она больше не смотрит на меня, взгляд пустой – так больной, очнувшийся на короткое время, снова впадает в кому, не в силах вспомнить, что вырвало его из бессознательного состояния.
Я осторожно высвобождаю руку. Все. Она уже сама забыла, о чем говорила.
– Может, тебе лучше вернуться в постель?
Мама кивает и без единого возражения выходит из кухни, шаркая туфлями по белому кафелю. С лестницы доносятся тихие, почти невесомые шаги. Сейчас поднимется к себе и наверняка проспит остаток дня.
Я прижимаюсь лбом к столу, крепко зажмуриваю глаза и снова открываю. Утреннее солнце заглядывает в окно над раковиной, и на стене в противоположном конце кухни застыла моя искаженная, непропорционально вытянутая тень. Несколько секунд смотрю на нее, пытаясь найти соответствия своим локтям, бедрам, коленям. Но чем дольше вглядываюсь в серый контур на выцветших бледно-желтых обоях, тем более неестественным он мне кажется. Будто набросок художника-абстракциониста.
Я встаю, упираясь руками в стол, и медленно направляюсь к выходу из дома.
* * *
Моторка бесшумно покачивается на волнах. Ни малейшего дуновения ветерка, ни ряби на воде. Солнце стоит высоко. Рыбы выпрыгивают из воды и, поднимая брызги, уходят на глубину.
Едва начав отшвартовывать лодку, чувствую чей-то взгляд. Бо стоит у правого борта парусной шлюпки, «Песни ветров», держась за мачту.
– Ты здесь давно? – с удивлением спрашиваю я.
– С рассвета. Плохо сплю. Мозги отказываются отключаться, так что нашел себе занятие.
Я представляю, как он поднимается на борт парусника, когда солнце едва показалось над горизонтом, проверяет паруса, такелаж и корпус, чтобы понять, что сохранилось в хорошем состоянии после стольких лет, а что требует ремонта. У его мозга была новая задача, нужная, чтобы прогнать мысли о том, что произошло вчера днем в лодочном сарае и ночью в коттедже. «Я должен предотвратить новые убийства», – сказал он мне. Обещание – угроза! – найти убийцу брата.
– Ты в город? – спрашивает Бо. Утреннее солнце отражается в зеленых глазах.
– Да. Кое-какие дела.
– Я с тобой.
Мотаю головой и закидываю последний канат в лодку.
– Я должна сама с этим разобраться.
Бо легко перепрыгивает через борт шлюпки прямо на причал.
– Мне нужно поговорить с той девушкой – с Джиджи. Спрошу ее о брате, вдруг она что-то помнит.
– Плохая идея.
– Почему?
– Оливия, может быть, уже ждет тебя.
– Меня не волнует Оливия.
– И зря.
– Думаю, я смогу противостоять ее чарам, в которые ты веришь.
– А что, ты уже перестал думать о ней? – усмехаюсь я.
В ответ, само собой, молчание. Я чувствую острый укол в сердце, зная, что он думал о ней всю ночь и все утро, не в силах избавиться от ее образа.
– Здесь безопаснее. – Я запрыгиваю в моторку, которую уже начало относить от причала.
– Я не затем сюда приехал, чтобы прятаться на острове.
– Прости. – Я резко дергаю за трос и завожу мотор.
– Подожди! – просит Бо, но я переключаю передачу и уношусь прочь.
Я не могу рисковать, взяв его с собой. То, что я задумала, я должна сделать одна. Если Маргарита увидит Бо в городе, она может попытаться заманить его в бухту, и я не уверена, что смогу ее остановить.
* * *
Сегодня день ежегодного фестиваля сестер Свон.
Воздушные шары подпрыгивают и колышутся на ветру. Кругом с визгом носятся дети, поглощая фруктовый лед и соленые ириски. Над Оушен-авеню натянут красно-желтый баннер с мультяшной паутиной, луной и совами по углам.
Это самый оживленный день в году. В Спарроу съезжаются жители соседних прибрежных городов; кто-то на своих машинах, но многие и на автобусах, которые привозят их рано утром, а вечером забирают обратно. С каждым годом количество гостей растет, и на этот раз кажется, что город вот-вот разорвет.
Оушен-авеню сегодня стала пешеходной, вдоль проезжей части стоят киоски со всевозможными товарами магического и немагического свойства: колокольчики, флюгеры, местный джем из бойзеновой ягоды – гибрида малины и ежевики. В летней пивной разливают в глиняные кружки приготовленное по старым рецептам пиво; женщина, изображающая сестру Свон, гадает по руке; в одном из киосков даже торгуют духами, уверяя, что именно такие ароматы некогда предлагали сестры в своем магазине, – хотя в Спарроу каждый знает, что это не так. Большая часть публики одета в стиле начала девятнадцатого века: на женщинах платья с завышенной талией, кружевными оборками и низким декольте. Около пирса установили сцену, и вечером здесь будет разыграно театрализованное представление о суде над сестрами и их казни – мероприятие, которого я всегда избегаю. Мне невыносимо смотреть, как смерть сестер превратили в фарс.
Я проталкиваюсь через толпу и иду по Оушен-авеню, смотрю только себе под ноги. Не хочется попасться на глаза Дэвису или Лону – только допроса мне сейчас не хватало! Наконец город с его праздничной суетой остается позади, и я выхожу на заросшую дорогу к лодочному сараю. Другим путем добраться сюда невозможно, так что выбора нет.
В небе нарезают круги чайки – словно стервятники, чующие смерть.
Дорога расширяется, и впереди уже видна ровная сверкающая гладь океана. Сарай кажется маленьким, убогим и намного более приземистым, чем вчера. На пне справа от входа сидит Лон. Сначала мне кажется, что он смотрит вверх на небо и наслаждается солнцем, но подойдя ближе, понимаю, что он задремал, откинув голову на стену. Наверняка всю ночь не спал, сторожил Джиджи. Правая нога вытянута вперед, руки свесились по сторонам, рот слегка приоткрыт. На нем снова одна из его идиотских рубашек с растительным орнаментом – бирюзовая с пурпурными цветами, и если бы не унылый пейзаж вокруг, можно было бы подумать, что он сидит где-нибудь на пляже в тропиках.
Иду осторожно, стараясь не наступить на ветку, не зашуршать сухой листвой, не выдать себя. Добравшись до лодочного сарая, замираю и смотрю на Лона. На миг мне кажется, что он не дышит, но потом все же замечаю, что грудь его поднимается и опускается.
Деревянная дверь не заперта, и я без труда проникаю внутрь.
Джиджи все так же сидит на белом пластиковом стуле, руки связаны, подбородок опущен, будто она спит. Но глаза ее открыты и следят за мной с той секунды, как я переступила порог.
Я подхожу к ней, вытаскиваю кляп изо рта и торопливо отступаю на шаг.
– Что ты здесь делаешь? – Она поднимает голову, короткие светлые волосы падают на лицо. Голос неприветливый, низкий. Под кожей мерцает тонко очерченный силуэт Авроры. И изумрудные, как у всех трех сестер, глаза смотрят немигающе, подобно змеиным.
