Девушка в очередной раз опустила глаза на свою ношу, искусно завернутую в плотный пергамент, и вдруг врезалась в человека, стоявшего на тротуаре. Сверток выскользнул из ее пальцев и упал на булыжную мостовую. Аромат розы и мирры быстро растворился в сыром морском воздухе.
Оуэн Клемент опустился на колени, чтобы собрать осколки, и Хейзел сделала то же самое. Ее рука задела его руку, пальцы, мокрые от разлитых духов, соприкоснулись.
Хейзел, в отличие от сестер, всегда избегала излишнего проявления чувств в отношениях с мужчинами и потому оказалась не готова к вспышке страсти, охватившей ее при знакомстве с Оуэном Клементом, сыном первого смотрителя маяка с острова Люмьер. Он был французом, как и его отец, и слова с небольшим акцентом слетали с его губ, как легкий ветерок.
По ночам Хейзел переправлялась через бухту на остров. Они с Оуэном бросались друг другу в объятия и становились одним целым; а утром просыпались на чердаке над амбаром, где пахло сеном и их разгоряченными телами. Вечерами, при свете луны, влюбленные прогуливались вдоль единственного ряда молодых яблонь, которые отец Оуэна посадил на острове той весной. Деревья должны были начать плодоносить лишь через несколько лет, но свежий запах будущего урожая уже тогда чувствовался в воздухе.
Вместе они исследовали каменистые берега, ступая по мелководью, и волны ласкали их босые ноги. Мечтали, как вдвоем уедут далеко на юг – может быть, доберутся до Калифорнии – и начнут новую жизнь. Бросали в воду плоские камешки и загадывали желания – иногда невыполнимые.
Но отец Оуэна с подозрением относился к сестрам Свон, которые, по слухам, были ведьмами-искусительницами, заманивающими юношей в свои постели просто для развлечения. И когда однажды утром он заглянул на чердак и обнаружил своего сына и Хейзел в объятиях друг друга, то поклялся, что они никогда больше не увидятся.
Именно отец Оуэна организовал суд над тремя сестрами. Именно он привязал камни к их ногам и столкнул в море. Именно отец Оуэна был виновен в их смерти.
И год за годом, лето за летом, Хейзел неудержимо тянуло на остров Люмьер, где все напоминало о любимом, с которым она строила планы на будущее и которого потеряла два столетия назад.
Глава 16
Когда я возвращаюсь, Бо еще спит.
Небо потемнело, и на остров снова хлынул дождь.
Я смотрю на Бо. С каждым вдохом его грудь приподнимается; губы слегка шевелятся. Если бы я могла сказать ему правду, не разрушив все вокруг… Не уничтожив этим его самого. Ведь он принимает меня за другую. Когда он смотрит на меня, то видит Пенни Талбот, а не Хейзел Свон. Я хранила эту ложь, как будто она была правдой; притворялась, что это тело действительно может быть моим и что мне не придется возвращаться в море в конце июня, если я достаточно сильно в это поверю. Надеялась, что расцветающее в моей груди чувство спасет меня, что под взглядом Бо я стану живой и настоящей. Что больше не будет той девушки, что утонула двести лет назад.
Но в моих ушах до сих пор звучит смех Джиджи. «Такие уж мы есть, сестры Свон!» Мы убийцы. Мы будем мстить и никогда не насытимся. И нам с Бо не суждено быть вместе. Я заперта в чужом теле. Я повторяю один и тот же бесконечный цикл лето за летом. Я – это не я.
Я уже с трудом понимаю, кто я такая.
Подхожу к белому комоду у дальней стены, провожу пальцем по его поверхности. На ней расставлена коллекция предметов, фрагменты чьей-то истории: флакон духов с ароматом ванили, когда-то принадлежавший маме Пенни; россыпь камешков и ракушек на блюдце; любимые книги Пенни – Джон Стейнбек, Герман Мелвилл, Нил Гейман. Ее беззащитное прошлое лежит на виду, его так легко присвоить. Я могу сделать эти вещи своими. Я могу сделать ее жизнь своей. Присвоить этот дом и эту спальню – все, включая парня, который спит сейчас в ее постели.
В углу зеркала прицеплена фотография. Женщина плавает в чане с водой, фальшивый русалочий хвост закреплен на талии и скрывает ноги. Вокруг толпятся мужчины, рассматривают ее. Женщина невозмутима. Она подделка, мистификация для приманки зрителей в бродячий цирк.
Я тоже мистификация. Но когда цирк закрывается на ночь, когда гасят огни и выливают воду из чана, я не снимаю свой искусно сшитый русалочий хвост. У меня не будет нормальной жизни после представления. Я всегда буду кем-то другим.
Мой обман длится двести лет.
Возвращаю фотографию на место и вытираю глаза. Как я стала этим существом? Как стала частью этого спектакля? Я не хотела ничего из этого – этой долгой, неестественной жизни.
Я дышу, стараясь сдержать слезы, и поворачиваюсь к Бо, который все еще спит.
Потом он вздрагивает и открывает глаза, будто почувствовал мой взгляд. Я быстро отворачиваюсь к окну.
– Все в порядке? – Он садится.
– Да.
Но это не так. Чувство вины сжигает меня заживо. Мое горло забито ложью, и я пытаюсь проглотить ее, давлюсь и задыхаюсь.
– Ты выходила на улицу?
Я дотрагиваюсь до волос, мокрых от дождя.
– Всего на минутку.
– Ты ходила в коттедж к Джиджи?
Качаю головой и прикусываю губы, чтобы не выдать себя.
– Нет, просто хотелось подышать свежим воздухом.
И он мне верит. Или притворяется.
– Теперь я подежурю, а ты поспи.
Я начинаю было отказываться, но понимаю, насколько вымоталась, заползаю на кровать и прижимаю колени к груди.
Но сон не идет. Бо стоит у окна и смотрит на мир, которому я не принадлежу.
Скоро взойдет солнце. И настанет новый день. И, может быть, появлюсь новая я.
* * *
Три дня проходят стремительно. Роуз приезжает на остров проведать Джиджи. Привозит добрые печенюшки: ежевика и мокко, карамель с морской солью и дроблеными фисташками.
Рассказывает, что Дэвис и Лон повсюду ищут Джиджи, опасаясь неприятностей – вдруг она пойдет в полицию и сдаст их. Почему-то никто так и не подумал, что она может быть на острове Люмьер, запертая в одном из коттеджей.
Каждый вечер Бо раскладывает книги на полу у камина и читает до глубокой ночи – его глаза слезятся от усталости. Он ищет способ убить сестер, не причинив вреда девушкам, телами которых они завладели. Бессмысленные старания. Я знаю то, чего не знает он.
Но втайне надеюсь, что есть способ оставить себе тело Пенни навсегда.
Когда дождь стучит в окна, я тоже читаю, свернувшись калачиком на старом диване. Но меня интересует нечто другое: возможность существовать вне моря, на суше, – жить. Я читала легенды о русалках, которые влюблялись в моряков, и за любовь им было даровано человеческое тело. Я читала ирландские предания о ше́лки, которые сбрасывали тюленью шкуру, выходили замуж и оставались навеки с любимыми.
Может быть, достаточно одной любви? Если любовь соединяет людей, то, может быть, ей по силам разрушить чары?
