Тем временем турки, которые были наверху в цитадели, начали нас теснить с такой силой, что однажды окружили трех наших воинов в башне, которая была перед цитаделью. Язычники выступили и устремились на них с такой яростью, что те не были в состоянии сдержать их натиск. Двое из воинов вышли из башни ранеными, а третий весь день мужественно защищался там от натиска турок с таким искусством, что в тот самый день убил двух турок на подступах к башне. Три копья сломались в его руках в тот день, но враг встретил свою смерть. Имя ему было Гуго Бешеный из войска Готфрида с Чесоточной горы. Достопочтенный муж Боэмунд увидел, что никоим образом не может собрать народ на штурм цитадели. Запершись в домах, одни страшились голода, другие турок. Боэмунд чрезвычайно разгневался и приказал немедленно пустить огонь по городу с той стороны, где был дворец Яги-Сиана. Видя это, те, кто были в городе, оставив дома и свое имущество, бежали: одни к цитадели, другие к воротам, которые держал граф Сен-Жильский, третьи – к воротам, которые держал герцог Готфрид, каждый к своим.
Тут неожиданно поднялась такая буря, что никто не мог найти правильную дорогу. Боэмунд, муж мудрый, сильно опечалился, боясь за церковь Святого Петра и Святой Марии, а также за другие церкви. Буря бушевала с трех часов до полуночи, и сгорело почти две тысячи домов и церквей. К полуночи бушевавший огонь угас. Турки, занимавшие цитадель, бились с нами внутри города днем и ночью, и нас разделяло только оружие. Наши видели, что не смогут долго это выдерживать, ведь те, у кого был хлеб, не имели времени его съесть, а те, у кого была вода, не имели времени ее пить. И они соорудили стену между собой и турками из камня, а также построили осадную башню и машины, чтобы быть в безопасности. Часть турок осталась в цитадели, продолжая бой с нами, другая расположилась лагерем неподалеку от цитадели в одной долине. Когда наступила ночь, явился небесный огонь с запада и, приблизившись, упал на войско турок. Этим были поражены и наши, и турки. С наступлением утра потрясенные турки, все одинаково страшась огня, бежали к воротам, которые держал Боэмунд, где и расположились. Те из них, кто оставались в цитадели, вели бой с нашими воинами день и ночь. Они стреляли в наших из луков, убив и ранив многих. Отряды турок осадили город со всех сторон, и потому никто из наших воинов не решался войти или выйти из города, кроме как тайно ночью. Так они осаждали и теснили нас, и было их несчетное множество. Эти нечестивцы и Божьи враги держали нас запертыми в Антиохии, так что многие из наших умерли от голода. Ведь даже маленький хлебец продавался за один безант. О вине я и не говорю. Ели и продавали мясо лошадей и ослов. Курица продавалась за 15 солидов, яйцо – за 2 солида, один орех – за денарий. Все было очень дорого. Кипятили и ели листья смоковницы, виноградной лозы, чертополоха и различных деревьев. Такой сильный был голод. Другие брали сухие шкуры лошадей, верблюдов, ослов, а также быков и буйволов, отваривали и ели. Эти и подобные им ужасы и беды, которые я не в силах описать, мы претерпели во имя Христа и ради свободного пути ко Святому Гробу. Эти мучения и голод терзали нас на протяжении 26 дней.
Трусливый граф Стефан Шартрский, которого наши предводители сообща избрали своим главнокомандующим, притворился, что сражен болезнью. И еще до того, как Антиохия была взята, он постыдным образом бежал в другую крепость, что называется Александретта. Мы ежечасно ожидали, что он придет на помощь к нам, запертым в городе и лишенным спасительной поддержки. Он же, услышав, что турки окружили нас и осаждают, тайком поднялся на ближайшую к Антиохии гору и увидел бесчисленные шатры. Объятый сильным страхом, он подался назад и поспешно бежал вместе со своим войском. Вернувшись в свой лагерь, он взял, что можно, и быстрым маршем повернул в обратный путь. Встретив императора [Алексея] у Филомелиума, он попросил его о разговоре с глазу на глаз и сказал: «Узнай же правду, что Антиохия взята, но крепость еще не пала. Наши же все едва держат осаду и, я полагаю, уже истреблены турками. Возвращайся назад как можно скорее, дабы не разыскали они тебя и тот народ, который ведешь с собой».
Император, объятый страхом, тайком призвал Гвидо, брата Боэмунда, и еще нескольких других и сказал им: «Сеньоры, что будем делать? Вот, все наши едва держатся под натиском турок, и, возможно, в этот час все уже пали от их руки или уведены в плен, как рассказывает этот постыдно сбежавший несчастный граф. Если хотите, мы вскоре вернемся назад, дабы не погибнуть нежданной смертью, как погибли они». Когда Гвидо, достойнейший воин, услышал такое, он вместе со всеми остальными тут же отчаянно и громко зарыдал. И все говорили в один голос: «О, Господь истинный и триединый, отчего Ты попустил всему этому случиться? Отчего Ты допустил, чтобы народ, следующий за Тобой, попал в руки врагов? Отчего столь быстро Ты оставил тех, кто желал освободить путь к Тебе и к Гробу Твоему? Поистине, если правдивы те слова, что мы услышали от этих презренных людей, мы и остальные христиане оставим Тебя. И мы больше о Тебе не вспомним, и никто из нас уже не осмелится упомянуть имя Твое». И так говорили в величайшем унынии по всему войску, и никто, будь это епископ или аббат, клирик или мирянин, не осмеливался призывать имя Христа в течение многих дней.
Никто не мог успокоить Гвидо, который отчаянно рыдал и увечил себя так, что даже ломал себе пальцы, говоря: «Увы мне, о, мой господин Боэмунд, честь и слава всего мира! Ты, которого весь мир боялся и любил! Увы мне, несчастному! Не заслужил я, к горю моему, чести увидеть твой достойнейший лик, хотя ничего я не желал увидеть так сильно. Кто мне даст умереть за тебя, дражайший друг и господин? Отчего я не умер сразу, как только вышел из утробы матери? Отчего я дожил до этого злосчастного дня? Отчего не утонул в море? Отчего я не упал с лошади и не умер тотчас же, сломав себе шею? О, если бы я принял вместе с тобой счастливое мученичество, дабы видеть твой славнейший конец!» И когда все сбежались к нему с тем, чтобы убедить его перестать горевать, он, придя в себя, сказал: «Стало быть, вы верите этому трусливому воину? Я не слышал, чтобы говорили о какой-либо совершенной им доблести, но, однако, он постыдно и бесчестно повернул вспять, как несчастный и недостойный человек. А посему знайте – что бы этот негодный ни возвещал, все это неправда».
Между тем император приказал своим людям: «Идите и выведите всех людей из этой страны в Болгарию. Выведите и уничтожьте все так, чтобы турки, когда придут, не смогли ничего найти». Волей-неволей наши повернули вспять, горько скорбя и сокрушаясь. Многие из паломников умерли, изнуренные и не в силах следовать за войском. Они оставались умирать на дороге. Все остальные вернулись в Константинополь.
Раймунд Ажильский
Ночью, когда наши ожидали, когда же Господь явит свою милость, многие начали отчаиваться и решили спуститься по веревкам со стен. Другие, оставив поле битвы, вошли в город и возвестили всем: пришло время, что уже никому не сносить головы. Жители были сильно напуганы, и, несмотря на призывы некоторых оказать сопротивление, те люди бежали…
В то время голод был так велик в городе, что голова лошади и к тому же без языка продавалась по 2 и по 3 солида, внутренности козы – по 5 солидов, за курицу требовали 8 или 9 солидов. Нечего и говорить о хлебе. Для того чтобы утолить голод всего лишь одного человека, мало было купить хлеба на 5 солидов. Но эти цены не были тяжелы и чрезмерны для тех, которые за все могут платить дорого, имея довольно золота, серебра и драгоценных одежд; эта же дороговизна происходила главным образом оттого, что рыцарям не хватало мужества. С фиговых деревьев собирали незрелые плоды, варили их и продавали по высокой цене. Этим же способом варили лошадиные и бычачьи и другие завалявшиеся кожи и продавали их очень дорого, так что каждый мог их есть на два солида. Большая часть рыцарей пила кровь своих лошадей; надеясь на милосердие Бога, они не хотели еще их убивать. Бедствия, которые испытывали осажденные, было невозможно исчислить. Но самое большое бедствие состояло в том, что многие из наших перебегали к туркам и рассказывали им о том тяжелейшем положении, в котором находились защитники города. И турки, поощряемые такими известиями и иными обстоятельствами, еще больше теснили нас. Однажды в полдень около тридцати турок взобрались на одну из наших башен и привели нас в состояние ужаса. Однако, презрев опасность, мы сразились с ними и с помощью Божией одних умертвили, а других сбросили со стены вниз. При этом случае все дали клятву повиноваться Боэмунду в продолжение 15 дней после битвы, возложив на него охранение города и приготовление к битве. Ибо в то время граф и епископ были весьма больны, а граф Стефан, которого другие князья избрали диктатором, еще до взятия города бежал при известии о предстоящей битве.
