— Леди Эллентон! — воскликнул лорд Сэйр. — Что она здесь делала?
— Она снова приехала сюда сегодня утром с мистером Уотсоном. Он оставил ее за завтраком, а сам пошел повидаться с нашим надсмотрщиком по поводу каких-то растений, которые хотел получить себе в обмен на другие.
— И что произошло? — спросил лорд Сэйр.
— Вы хотели бы, чтобы я в точности повторила слова леди Эллентон?
— Я на этом настаиваю. Ведь я отвечаю за Бертиллу и не могу понять причину столь поспешного отъезда.
— Я умоляла ее остаться, просто умоляла! — сказала миссис Хендерсон. — Честное слово, лорд Сэйр, я люблю эту девушку. Она такое милое, деликатное создание. Ни за что на свете я не хотела бы причинить ей боль!
— А ей причинили боль?
— Иначе и быть не могло, если учесть, что тут наговорила леди Эллентон.
Лорд Сэйр сжал губы.
Леди Эллентон принадлежала к ненавистному для него типу светских сплетниц.
На них легко можно нарваться в любой точке мира, но особенно в таких небольших обществах, как сингапурское.
Они причиняли много зла, язвительно и без всякого чувства меры обсуждая всех и вся.
— Ах, если бы у меня хватило соображения остановить эту женщину, едва она упомянула имя Бертиллы! — сетовала миссис Хендерсон. — Но я старалась быть вежливой. Она, в конце концов, гостья у меня в доме, рассуждала я, и только когда зло свершилось и Бертилла решила уехать, я поняла, какую сыграла дуру!
— Прежде всего прошу вас, — прервал ее лорд Сэйр, — повторите слово в слово, что сказала леди Эллентон.
Миссис Хендерсон собралась с духом и повторила.
Когда она кончила, наступило долгое молчание. Она не смотрела на лорда Сэйра — не могла на него смотреть! — пока рассказывала. Теперь она повернула к нему голову, чтобы понять, какова его реакция на услышанное.
И подумала: «Для него, конечно, потрясение узнать, что о нем говорят, но это приведет к добрым последствиям! Уж слишком он самонадеян».
Лорд Сэйр на какое-то время глубоко задумался, потом спросил:
— А откуда Бертилла узнала, что пароход на Саравак отходит сегодня?
— Она непременно хотела узнать, когда будет пароход, а у моего мужа есть расписание.
— Понятно… И вы отправили ее в Сингапур?
— Я отвезла ее, — возразила миссис Хендерсон. — Да разве бы я отпустила бедную девочку одну?
Женщина испытующе посмотрела на лорда Сэйра и добавила:
— Поверьте, я просила и умоляла ее дождаться вашего возвращения! Право же, я только на коленях не стояла перед ней, но она и слушать ничего не хотела. Непременно пожелала уехать, и только заперев ее как узницу, я могла бы ее удержать!
— Можно понять ее, — медленно проговорил лорд Сэйр.
Он и вправду с несвойственной ему прозорливостью понял настойчивое желание Бертиллы уехать. Она нисколько не похожа ни на одну из знакомых ему женщин.
Она сама ему сказала, что считает происшедшее вчера вечером чем-то чудесным и совершенным, и, значит, не могла перенести, чтобы кто-то осквернил это чудо.
Не могла, потому что оно, это чудо, накладывало отпечаток на всю ее дальнейшую жизнь, потому что это был никогда еще не испытанный ею восторг, который, вероятно, никогда больше не повторится.
Нет, она не могла остаться.
Она ничего не требовала от него, ничего не ждала, хотела только сохранить что получила, сохранить незапятнанным, чтобы никто в мире, и он сам, не посягнул на это.
Лорд Сэйр как будто понимал ее чувства и читал ее мысли.
Бертилла ушла из его жизни так же неожиданно, как и ворвалась в нее.
И впервые за много лет лорд Сэйр глубоко заглянул в себя и был напуган тем, что увидел.
Пока он был молод и полон идеалов, он думал о женщинах с уважением; они казались ему драгоценными созданиями, достойными мужского поклонения и преданности.
Он очень любил свою мать. В его восприятии она олицетворяла собой истинную женщину — была нежной, сострадательной, все понимающей.
Она любила отца с бескорыстной преданностью, и это сделало их брак идиллией, с какой лорду Сэйру больше никогда не приходилось встречаться.
Единственной печалью родителей было то, что у них всего один ребенок и потому он избалован.
Воспитанный в семейной гармонии, Тейдон вышел в мир с повышенными требованиями — и неизбежно разочаровался.
Вначале его ужасало, что замужние женщины легко идут на измену, что брачные обеты для них — пустые слова, что они готовы очертя голову вступать в любовные отношения с любым мужчиной, пробудившим в них интерес.
Он ужасался, а вместе с тем неизменно потворствовал их неверности и принимал дары, предлагаемые столь легко и свободно.
Увы, человеку это свойственно!
Однако в глубине души он страдал оттого, что у его идолов были глиняные ноги, оттого, что ни одна женщина не могла удержаться на пьедестале, предназначенном ей самой природой.
И подсознательно он подходил к женщинам, которыми увлекался, с теми мерками, какие воспринял от матери.
Когда она умерла, Тейдон понял, что ни одна женщина не займет ее место у него в душе.
После ее смерти он чаще и легче стал вступать в любовные связи, которые, начинаясь со страстного увлечения, скоро теряли для него всякий смысл и оставляли после себя только скуку и разочарование.
Теперь он понял, что искал не только любви, которой дарила его мать и которая была невосполнима, но и любви, которой мать любила его отца.
Только встретив такую любовь, он мог бы жениться и обрести надежду на счастье.
Именно поэтому он отчаянно боялся ошибиться, именно поэтому твердил своему другу Д'Арси Чарингтону, что женитьба — не для него.
Тейдон считал, что никогда ему не встретить женщину, похожую на его мать, женщину, чей характер и личность дадут ему желаемое.
Женщину, которая полюбит его всем сердцем. Для которой другой мужчина в ее жизни невозможен.
Лорд Сэйр часто вступал в любовную связь с дамами, у которых были вполне добропорядочные мужья.
Он способствовал распаду многих браков, пусть не публичному разводу, но распаду, так сказать, внутрисемейному, и слишком хорошо знал, чего следует опасаться и избегать в личной жизни.
«Никогда, — клялся он себе, — никогда, никогда не женюсь я на женщине, которая станет заводить бог весть какие знакомства у меня за спиной или обманывать меня с моими лучшими друзьями. На женщине, способной заводить интрижки в мое отсутствие, пошло грешить в чьих-то чужих домах и, уж конечно, в моем собственном».
Жившая в нем порядочность, некий идеализм заставляли его возмущаться, когда женщины, твердившие ему о своей любви, издевались и смеялись над своими мужьями.
