«Бертилла мне сказала, что ей уже восемнадцать и она окончила школу». Я нашла силы расхохотаться, хотя мне было не до смеха. Я готова была задушить тебя! «Вы не слишком хорошо разглядели ее, если поверили этому, дорогой лорд Сэйр, — ответила я. — Девочки любят, когда их считают старше, чем они есть, а Бертилле всего четырнадцать». Он удивился, а я продолжала: «Если бы моя дочь была правдивой — а я боюсь, что она законченная лгунья! — то она должна была бы сообщить вам, что за плохое поведение ее попросту исключили из школы».
— О мама, зачем вы так сказали? — не удержалась Бертилла.
— Мне некогда было думать: что первое пришло в голову, то я и сказала! Нужно же было разубедить его в том, что тебе уже восемнадцать. Ничего себе! Восемнадцать! Тогда мне, выходит, не меньше тридцати шести, а все считают меня моложе.
Бертилла знала, что матери на самом деле тридцать восемь, но она промолчала, а леди Элвинстон заговорила уже спокойнее:
— Думаю, я убедила его. Ты очень маленького роста, а твое идиотское полудетское лицо отражает еще более идиотское состояние твоего разума. И чем скорее ты исчезнешь с глаз моих долой, тем лучше! Да, имей в виду: если ко мне сегодня вечером неожиданно кто-нибудь заедет, сиди у себя в спальне и не смей выходить! Ты и так причинила мне достаточно зла.
— Я не знала, мама, что вы… не хотите признавать меня своей дочерью.
— Теперь ты это знаешь! — заявила леди Элвинстон и вышла из комнаты.
Бертилла с полными слез глазами стояла в нерешительности и смотрела на дверь, за которой скрылась ее мать.
Она всегда чувствовала себя нежеланной с тех пор, как умер отец, но что мать терпеть ее не может, было для нее новостью.
— Ты будешь очень хорошенькой, моя девочка, когда вырастешь, — сказал ей однажды отец, — но, слава Богу, у тебя совсем другая наружность, чем у твоей матери, так что между вами соперничества не будет.
Бертилла тогда очень удивилась: разве такое бывает? Да как она может соперничать с матерью красотою?
Теперь же она инстинктивно почувствовала, что раздражение матери вызвано не только ее возрастом. Отец, вероятно, был прав: соперничество между матерью и дочерью вполне возможно.
А ведь она и в самом деле хорошенькая или, как говорили девочки в школе, привлекательная.
— Когда мой брат приезжал за мной в прошлое воскресенье, — сообщила как-то одна из одноклассниц Бертилле, — он сказал мне, что ты здесь самая красивая.
Бертилла рассмеялась, но слышать эти слова было ей и приятно, и лестно.
«Я бы не хотела, чтобы мама стыдилась меня, — бесхитростно подумала она тогда. — Я ведь слышала, как она жалела свою подругу герцогиню за то, что у нее такие некрасивые дочери».
И даже то, что мать не писала ей в школу писем, не виделась с ней на каникулах, не обсуждала планы на будущее, не подготовило Бертиллу к тому, что ее лишат последних связей с семьей.
«За исключением тети Агаты!» — прошептала Бертилла и вздрогнула.
Шел дождь, небо было темное и унылое, набережная мокрая, а море на горизонте бурное, когда Бертилла поднялась на борт парохода «Коромандел», который должен был увезти ее из Англии.
Корабль был не слишком велик, но весьма внушителен: черный корпус, высокие надстройки, красивая рулевая рубка на капитанском мостике, красный флагманский вымпел на корме.
Все корабли, перевозившие по важнейшим морским линиям Британской империи до двухсот тысяч пассажиров и столько же торговых моряков ежегодно, имели водоизмещение меньше восьми тысяч тонн.
Но почти ежегодно на воду спускали до тысячи новых судов, и крупнейшие компании, такие как «Пенинсула энд ориентал», «Элдер Демпстср» и «Британская Индия», процветание которых было связано с имперской морской торговлей, уже обсуждали вопрос о постройке более крупных и удобных кораблей.
Мореходные компании гордились своими судами и всячески рекламировали их. «Коромандел» со своими четырьмя высокими мачтами и сложным такелажем мало чем напоминал торговое судно.
Бертилла в эту скверную дождливую погоду чувствовала себя особенно маленькой и одинокой и хотела лишь одного: поскорее попасть в свою каюту.
Всю дорогу в поезде она думала о том, что во время путешествия сможет по крайней мере заниматься шитьем и читать, а если за долгие недели ей не доведется найти подходящего собеседника, что ж, будет довольствоваться собственным обществом.
Как ни храбрилась она, ей трудно было удержать слезы при прощании с Мэйдстоном, который пожелал ей доброго пути.
То, что с матерью не удалось проститься, ее не удивило: Бертилла покидала дом в половине девятого утра, а леди Элвинстон дала строгие указания утром ее не беспокоить.
— Ее милость вернулась домой в два часа ночи, — сообщила Доукинс и, очевидно, желая смягчить тяжелые чувства, которые должна была испытывать Бертилла, добавила: — Ее милость до смерти устала, а к тому же кому приятно, если неуклюжий джентльмен во время танцев наступит на оборку нового платья или оторвет ее. Я всегда говорю, что эти танцы для того лишь и нужны, чтобы задавать побольше работы горничным!
Бертилла попыталась улыбнуться, но у нее это плохо получилось.
— Доукинс, мама просила передать мне что-нибудь?
— Я уверена, мисс Бертилла, ее милость хочет, чтобы вы берегли себя и чтобы все у вас было хорошо, — отвечала Доукинс, но это был вовсе не тот ответ, которого ждала Бертилла.
Билет, паспорт и некоторое количество денег для нее находились у Мэйдстона, а лакею, сидевшему на козлах кареты, было поручено отнести чемоданы Бертиллы в багажный вагон и найти для нее место в поезде поудобнее.
Только взглянув на билет, Бертилла обнаружила, что едет не в первом классе, как она ожидала, а во втором.
Это ее удивило, так как она знала, что и отец, и мать обычно заказывали себе в поезде или на пароходе самые удобные места.
Девушка поняла, что мать попросту не пожелала тратить на нее лишние деньги. Оставалось поблагодарить судьбу, что ее не отправили третьим классом.
Дождь сопровождался сильным ветром, и Бертилла поспешила подняться по трапу на «Коромандел», где ей пришлось в обществе других пассажиров дожидаться, пока ей укажут помер каюты.
Пассажиры второго класса чередой поднимались по одному из трапов, часть их ждала на набережной; другой трап был предоставлен пассажирам первого класса.
Бертилла обратила внимание на то, что ее попутчики из второго класса были главным образом иностранцы. Выглядели они весьма колоритно, и она попыталась определить, откуда они родом.
Был среди них огромный толстый мужчина, этакий Гулливер, вероятно, из Куала-Лумпур, потом сухолицый юрист вроде бы из Сайгона, а еще маленький лупоглазый человечек то ли с Суматры, то ли с Борнео.
Была целая группа китайцев, которые, как подумала Бертилла, должно быть, возвращались в Сингапур, — она знала, что там существует большая китайская община.
