Третий кайрам, который также вызывал немало сомнений, был непосредственно Руслан Гаврилов. Детдомовский парень, который потерял жену и ребенка, наверное, сильнее всех желал опробовать «эпинефрин» на себе. В своих мечтах он уже тысячу раз обратился в дракона и сжег к чертям каждую улицу, каждый дом, каждого проклятого богача на Золотом Континенте. Сжег бы с такой яростью, как эта самая ярость ежедневно сжигала его самого.
Неопределенность, которую несла его странная энергетика, доводила парня до отчаяния. Каждый раз, когда он просил позволить ему опробовать «эпинефрин», Альберт неизменно отвечал отказом. Даже сыворотка, созданная на основе ДНК Руслана, казалась Вайнштейну такой же непредсказуемой, как и та, которой кололся Лесков. К тому же, не могло не волновать и отсутствие у Гаврилова энергетики полукровки. Если в нем действительно находился паразит, его силы могли выйти из—под контроля.
Последним в этом списке значился Эрик Фостер…
При мысли о наемнике Дмитрий невольно нахмурился, чувствуя, что ему все сложнее подавлять в себе желание — прибить его к чертовой матери. На Золотом Континенте в обличье человека он вряд ли будет по—настоящему полезен. А то и вовсе — может сыграть против в самый решающий момент. Держать его под внушением — тоже сомнительный вариант. Удерживать концентрацию на Фостере постоянно Дима бы не смог.
«Но можно заставить его сделать инъекцию уже на Золотом Континенте», — в этот момент Дмитрий остановил взгляд на Фостере, который сейчас донимал Гаврилова очередной изуродованной пословицей. Сегодня наемник выглядел особенно веселым: он знал тайну, которая позволяла ему держать Лескова за горло и поворачивать его голову в нужном направлении. Однако, почувствовав, что Дмитрий смотрит на него, Фостер моментально перестал улыбаться. Его глаза встретились с глазами Барона, словно он почуял какую—то опасность. Казалось, даже его лицо заострилось, теряя свою прежнюю привлекательность.
— А эти зажратые ублюдки. Представляю, какой они нежданчик словили, когда еще и в Москве кайрамы нарисовались! — громкий голос Георгия, раздавшийся рядом, заставил наемника отвлечься. — Отвечаю, мордасы их реально на километр вытянулись, можно, как ковер, скатывать! Небось таких кирпичей навалили, на вторую китайскую стену хватит!
— В каком смысле «кирпичи»? — поинтересовался Эрик, на что Георгий снисходительно проворчал:
— Те самые кирпичи, кирпичные! Которые все они наваливают, когда прижмет! Думали, что они нас нагнут? Это мы их нагнули, мудаков недобитых! Я сейчас реально жалею, что сам не кайрам. Прикиньте, я бы тоже кайрамом был? Без базара бы со всеми на Сидней двинул. Лично бы нашел Киву и дольками бы покрошил, гада. Как киви. Вот мудак отгламуреный! Киви ему не понравились! Упырь трансильванский!
— Этот, как ты выразился, упырь оставил нам лекарство, — неожиданно для себя произнес Дмитрий. Голоса за столом моментально утихли, и взгляды всех присутствующих остановились на Лескове.
— Наверняка, он руководствовался исключительно собственными интересами, — хмуро произнесла Оксана. — Например, боялся, что однажды ситуация в мире может сложиться в пользу выживших. И тогда за свою «добродетель» он автоматически получит помилование.
«Если бы он не отдал мне лекарство и не посоветовал найти Вайнштейна, выживших в России могло и не быть», — подумал Дмитрий, однако озвучивать свои мысли не стал. Он уже сбился со счету, сколько раз задавал себе вопрос, почему Бранн отдал ему лекарство. То, что этот румын мог по—человечески привязаться к своему протеже, казалось каким—то нелепым, если не сказать — наивным. Киву не относился к тем, кто нуждался в друзьях или близких. Женщины были для него скорее способом приятно провести время, мужчины — выгодной сделкой.
Да и к самому Диме он довольно долго относился, как к шестерке, которая по свистку должна была явиться на работу, заглянуть кому—то в глаза и поскорее убраться. Но после своего внезапного «исцеления», Бранн стал относиться к нему добрее. Да, он был придирчивым, язвительным и до отвращения высокомерным. Он постоянно поучал Лескова, отчитывал его за малейшие промахи, но по—своему заботился о нем. Когда Дима «слетел с катушек», увлекшись тусовками, приправленными кокаином, Бранн злился так, словно тот был его сыном. Они ругались до тех пор, пока Киву раздраженно не заявил:
— Если в ближайшее время по новостям покажут несколько трупов, сплошь набитых кокаином, знайте, что они будут на вашей совести.
Сейчас Дмитрию вспоминалось то время, как нечто призрачное и давно погребенное под руинами войны. Да и было ли оно вообще, это самое мирное время? Действительно ли у него была своя нефтяная компания и дом на берегу озера? Действительно ли он учился на инженера и жил в обшарпанной съемной квартире вместе с Генкой? И, главное, существовал ли тот детский дом, огороженный бесконечной зеленой сеткой?
Всё это казалось таким далеким, что любая попытка шагнуть назад в прошлое заканчивалась зияющим обрывом. И таким же представлялось Дмитрию будущее. Он словно замер посреди болота, на одной единственной, более—менее стабильной кочке и теперь должен был заставить себя шагнуть дальше.
Из размышлений Диму вырвал голос Ивана, неожиданно прозвучавший за его спиной. На фоне остальных присутствующих Бехтерев выглядел мрачным, если не сказать — расстроенным. Не поздоровавшись, он попросил Лескова выйти с ним в коридор, после чего вполголоса произнес:
— Лёшка рассказал мне, что было на собрании…
Теперь Дмитрию стала понятна причина такого состояния друга. Он хотел было что—то сказать, но Иван тут же перебил его:
— Она слишком сильная, чтобы они оставили ее в покое.
— Их решения здесь ничего не значат, — как можно более уверенно произнес Дима.
— Если бы. — губы Ивана искривила горькая усмешка. — Им плевать, что ей всего десять! Для них она — кайрам! Да еще и телекинетик! Глупо было надеяться, что никто не доложит им о ее способностях. Что они собираются с ней делать? Колоть этим дерьмом? Я понимаю, что вас мало, но Вика. Она же еще.
— Вот именно. И поэтому она останется на базе. Вместе с тобой.
— Это ты так говоришь. А они чихать хотели на твое мнение. Лешка рассказал, что если Москва переправит всех своих полукровок в Питер, мы тоже должны предоставить всех до единого. В том числе и Вику.
Иван прервался, чувствуя, как отчаяние захлестывает его. Что мог сделать один Лесков против всего московского руководства?
— Эй, послушай меня, — мягко произнес Дима. — Я не позволю им забрать у тебя Вику. Даю слово.
— Я знаю, что ты не позволишь. Проблема в том, что они не будут спрашивать. Они скорее откажутся от тебя, чем от нее!
— Не пойду я — не пойдут и остальные. В этом плане Кристоф ясно выразил свои позиции прямо там, на совете. Берлинцев приютил Петербург, не Москва, поэтому немцы будут прислушиваться в первую очередь к моим решениям. Но главный мой козырь — это Адэн.
— Адэн? — эхом переспросил Иван, недоверчиво глядя на своего друга.
