Лесков бросил на американца усталый взгляд, но ничего не сказал. Своим признанием этот тип наконец ответил на вопрос, который не давал Диме покоя последние несколько дней. Всё это время Эрик вел себя не как Эрик. Он сделался… Человечнее, что ли? То и дело он якобы невзначай, нарочито насмешливо интересовался состоянием Лескова, словно действительно тревожился о нем. В его взгляде больше не чувствовалось привычного злорадства, не было даже самодовольства, мол, я знаю твою тайну. А сегодня утром он и вовсе припечатал Лескова фразой, что «главному нытику Петербурга» неплохо бы подумать над лекарством.
Сейчас, сидя за столом в своем кабинете, Дмитрий вспомнил этот момент и невольно усмехнулся тому, насколько этот наемник проницателен. За его показными кривляньями и бесконечной болтовней скрывался внимательный и чертовски сообразительный молодой человек. Он как будто предчувствовал, когда его жизни начинает угрожать опасность. Возможно, Эрик попросту предугадал, о чем пойдет речь, когда его попросили покинуть собрание, и теперь не на шутку встревожился за свою шкуру. Беда в том, что Фостер не понимал, что, быть может, от него, Дмитрия, тоже захотят избавиться. Как минимум за ненадобностью.
Стук в дверь вырвал Лескова из его мрачных мыслей, и в тот же миг в комнату просунулась голова Георгия Лосенко.
— Я это… Зайти можно? — пробасил он с какой—то нетипичной для него грустной интонацией.
— Ты уже зашел. Проходи, — Дмитрий невольно улыбнулся: Георгий всегда стучался и, не дожидаясь ответа, сразу же распахивал дверь. И, если прежде Лескова это безумно раздражало, то сейчас он был рад видеть своего посетителя. — Кофе хочешь?
— Не… Я это… — Лось замялся. — Перетереть пришел. Тема одна возникла, решил подскочить, побазарить. Ну, знаешь, как пацаны, по—чесноку…
— Тогда садись. Чего ты на пороге? — Дмитрий кивком головы указал на кресло напротив.
— Да я тут просто, на минутку заскочил. Ну… Подумал, что завтра тебе будет не до меня. А сейчас вижу, что и сейчас тоже не до меня. Карты вон всякие…
— Я уже заканчиваю, — Лесков убрал планшет в ящик и внимательно посмотрел на Георгия. — Так что случилось—то?
— Да ничё не случилось. Просто хотел сказать, что уважаю тебя. Реально. Думал завтра сказать, а завтра московские уже нарисуются, тебе не до базара будет. В общем, ну типа… Круто, что ты у нас есть.
— Спасибо, Георгий, — Дмитрий снова улыбнулся, приятно удивленный словами своего бывшего водителя. — Я тоже ценю нашу дружбу.
Услышав слова одобрения, Лосенко заметно оживился. Он приблизился к столу Лескова и продолжил со всем свойственным ему пылом:
— Димон, реально, я только сегодня понял: если бы мы не пересеклись, мой сын умер бы от отравления. И я бы сам тоже.
— Это Альберт создал противоядие. Не я.
— Но ты мне его дал. Когда я приехал, мелкий был совсем плох. Ленок его уколола, и сразу стало лучше. А ты ведь мог и не отдать лекарство. Со своими—то глазами «гипнозными». Ну там, послал бы меня нахер, а лекарство своим бы подогнал. Реальным друзьям, а не какому—то водиле… Погоди, я сейчас договорю, пока мысль не ушла. Ты спас моему мелкому жизнь. Сначала отравил, конечно. Но это не предъява: ты не был в курсах, тоже неждан словил конкретный. А потом разрулил! Вот за это реальная уважуха тебе, Димон… Да погоди, еще мысль! Вот за что я этому уроду Киву благодарен, так это за знакомство с тобой. Если бы я тогда в подъезде тебе в башню не зарядил…
— Ты же говорил, что меня Кастет ударил? — Лесков удивленно вскинул брови.
— Э—э—э… Я такое говорил?
— Да. Прежде чем стать моим водителем…
Собеседник немедленно умолк, чувствуя, что дал маху. Он уже и забыл, что говорил Лескову, а тот, словно нарочно, испытующе молчал.
— Ну набрехал малехо, — нехотя признался Георгий, чем снова вызвал на губах
Дмитрия тень улыбки. — Не знал, что мы с тобой так скорешимся. Вначале я просто от Киву свинтить хотел. У нас с ним несрастунчик реальный был. Гнал на меня без передыха, как бешеный. А я то—нормально к нему поначалу: в дела его впрягался, темы разруливал, помогать хотел. А он все время недоволен был. Реально по херне какой—то докапывался. Всё ему не так было, прям как бабе, которая давать не хочет! Смотрел на меня, как на чмо последнее…
— Киву это умеет, — усмехнулся Дмитрий.
— А потом ты нарисовался. Ну я и просек фишку: надо к тебе сваливать. Подумал, пацан ты нормальный, свой, без понтов. Только с Кастетом пришлось малехо набрехать… Не мог же я подойти к тебе и сказать: «помнишь, я тебе в башню отвесил, принимай водителем?» Я же тоже не лох последний, чтобы так работу начинать. В общем, фортануло, что именно мне надо было тебя в подвал доставить. Запрягли бы кого другого, мы бы с тобой не пересеклись.
— Не могу не согласиться с твоими выводами. Однако я бы все же предпочел знакомиться при несколько других обстоятельствах, — Лесков рассмеялся, и Георгий тоже расхохотался от души, явно чувствуя облегчение.
— Вот за это тебе отдельная респектуха! Быстро отходишь. Киву, падла, злопамятный, а ты… Давай я тебя обниму уже, че там! Я вообще как—то привязался к тебе. Ты меня покрывал, с Киву за мои косяки базарил. Если бы я был кайрамом, я бы тоже двинул с тобой богачам витрины полировать. Давно пора их, гадов недобитых! Только ты это… смотри в оба там. Чтобы обратно вернулся!
В этот момент голос Георгия предательски дрогнул, словно он наконец осознал, что с Золотого Континента Дмитрий может уже не вернуться.
— Мужикам не говори, что я расклеился, — пробормотал Лось, стискивая Лескова в своих объятиях. — Я—то нормальный, не пидор бабообразный, просто привязался к тебе. Друг все—таки. Я за тебя любого на кулак намотаю.
— Не скажу, — Дмитрий снова улыбнулся, чувствуя теперь уже благодарность к этому грубому, неуклюжему, но при этом искреннему и простодушному человеку. За время их знакомства Георгий не раз устраивал «эпичные нежданчики» своему боссу лишь потому, что хотел помочь. Все эти киви для Киву и разбитые люстры были попыткой заслужить одобрение и оказаться полезным, за что Лесков не мог злиться на него по—настоящему.
Когда Георгий ушел, Дмитрий почувствовал, как на него снова наваливается знакомая пустота. Вокруг него были друзья, которые изо всех сил старались поддержать его, но с каждым днем он чувствовал себя все более одиноким. В молчании четырех стен находиться было гораздо спокойнее. Не нужно было заставлять себя улыбаться, не нужно было отвечать на вереницу вопросов, не нужно было делать вид, что все хорошо. Когда колешь себе «эпинефин» по нескольку раз за день, хорошо быть не может. Альберт это знал и молчал, за что Дмитрий, наверное, впервые был ему настолько сильно благодарен.
На следующий день в Петербург наконец прибыли представители московского руководства и их полукровки. Этот момент был волнительным для обоих городов, так как никто не знал, во что выльется первая настоящая встреча их глав.
