— Блин, ну я ж не знал! Он такой гламурный вернулся. Я и решил, что всё нормалёк. Обнял… ну типа, че там.
— У него рука сломана! — раздался сердитый голос Вайнштейна. — Зачем было так стискивать? Как медведь, ей—богу!
— Ну че ты завелся! Я ж не лепило, чтобы на раз просекать, что у кого что сломано. Че он тогда рубашку нацепил!
— А надо было табличку на шею повесить? Тут у нормального человека кости треснут от твоих объятий.
— Ничё не треснут, — пришибленно пробормотал Лось. — Я же не со зла. Я же это. По—пацански. Мы же не пидоры бирюзовые, чтобы друг друга по плечу поглаживать. Нормально обнял. Как надо!
— Да всё в порядке, — раздался усталый голос Лескова.
— В порядке у него. В следующий раз он тебе череп проломит, желая отогнать муху, — не унимался Вайнштейн.
Спор был прерван появлением Кати и Ромы. Георгий виновато отступил на несколько шагов, позволяя Беловой приблизиться к Диме и обнять его. Она не смогла найти нужных слов, но Лескову они были не нужны. Он лишь слабо улыбнулся, прижимая девушку к себе здоровой рукой.
— Иван позже подойдет. Сейчас он с Викой.
— Альберт рассказал мне, — отозвался Лесков, выпуская девушку из объятий. — Как она сейчас?
— Плохо. С тех пор не произнесла ни слова. Как бы она снова не замкнулась. Как тогда, в раннем детстве.
— Надеюсь, со временем она оправится, — Вайнштейн устало опустился на стул и ненадолго закрыл глаза. От слабости голова периодически кружилась, и, наверное, нужно было немного поспать, но эмоции от пережитого были еще слишком свежи. — Что меня поразило, так это энергетика в палате Адэна. Даже в таком состоянии я смог услышать ее… Последние минуты его сердце билось лишь потому, что она влияла на него телекинезом. Не хотела, чтобы он умирал. Впрочем, как сказал Фостер, он был обречен с самого начала.
— Не напоминай про этого гада, — нахмурился все это время молчавший Ермаков.
— Как можно быть настолько циничным? Адэн любил его, а эта тварь, узнав о его смерти, даже не пожелала зайти к нему. Усмехнулся в своей идиотской манере и сказал: «И что теперь? Это было предсказуемо». А потом ушел. Ублюдок!
— Ублюдок, — задумчиво согласился Альберт. — Вот только почему, говоря все это, он скрыл свою энергетику до нуля? В своем нынешнем состоянии я бы ее не услышал. А вот отсутствие энергетики ощущается гораздо сильнее… Может, сегодня этому «ублюдку» было больнее чем обычно?
Глава XXV
Петербург изменился. Нет, не тот, что измученными руинами подпирал небо, а тот, что скрывался глубоко под землей, словно искра, теплеющая в углях. Оставшиеся в живых наконец посмели поверить, что будущее способно нести не только смерть. В город осторожной поступью вошла надежда.
О победе говорить было еще рано, но впервые она показалась настолько реальной. Уничтожение основных вражеских баз не могло не повлиять на ход войны, а желание полукровок Золотого Континента присоединиться к Лескову и вовсе казалось чем—то фантастическим. Свой козырь приберегла и Москва. «Кремлёвские» попросту не рискнули переправить всех своих полукровок в Петербург и тем самым сохранили еще одну группу «кайрамов».
Но самой невероятной новостью стало то, что один из Совета Тринадцати уничтожил своих коллег, после чего вручил Лескову несколько сотен новейших «ликвидаторов», запрограмированных на служение только одному «хозяину». Ему, Дмитрию. Затем этот «щедрый даритель» любезно испарился, оставив после себя немало вопросов. А также сомнений касательно Лескова: как он распорядится своим неожиданным подарком?
Московские давно разучились верить в счастливые случайности: если Бранн Киву передал Дмитрию войско, значит у него была какая—то цель. В лучшем случае — попытка заслужить помилование, в худшем — эти двое были заодно с самого начала. Вполне возможно, что, не «усидев на троне», румын решил назначить своего преемника.
Что касается «преемника», то в данный момент он находился в своем кабинете. В это утро ему чертовски хотелось побыть одному, поэтому Дима запер дверь на ключ и устроился за письменным столом. Какое—то время он сидел в кресле, задумчиво перебирая свои воспоминания. Вновь и вновь его мысли возвращались к сражению с Лонгвеем, к погибшим товарищам, к внезапному появлению Бранна. Можно ли было обойтись меньшими жертвами? Был ли у них шанс вообще одолеть чистокровного без помощи Киву?
Дима потянулся к ящику и извлек оттуда еще одну вещицу, которая пополнила его печальную коллекцию. Теперь вместе с крестиком покойного Олега и обручальным кольцом там хранилась черно—белая фотография.
Взяв ее в руки, Лесков впервые пожалел, что не является «энергетическим». У этого снимка, определенно, была какая—то история, в которую Диме безумно хотелось окунуться. Хотелось наяву увидеть этого незнакомца в черном пальто, который привел маленького Бранна в фотоателье.
Каким он был? Почему выбрал жизнь «охотника»? Почему нарушил клятву?
Киву описывал кайрамов, как жестоких и принципиальных существ, но так ли это на самом деле? Конечно, ребенок не выбирал, кем ему родиться — «зависимым» или «высокородным», но, возможно, в чем—то кайрамы были правы: убей Винсент Бранна в детстве, и не было бы никакой катастрофы на атомной электростанции в Индии…
«И не было бы никакой победы на Золотом Континенте», — договорило сознание. Жизнь действительно любила преподносить сюрпризы.
«Где же ты теперь, Киву?» — подумал Дима, рассматривая фотографию. Маленький мальчик смотрел на него своими большими черными глазами, зная ответ на этот вопрос. Но спросить его было невозможно. Или же.
В какой—то момент Дима почувствовал странную шероховатость на обратной стороне фотографии и поспешно перевернул карточку. На ней были нацарапаны какие—то цифры. Царапины были свежими: видимо, Бранн успел оставить их, когда разбил рамку. В тот момент Дима еще удивился, зачем столь аккуратному человеку как Киву, ронять ее на пол?
А затем в памяти отчетливо возникла фраза: «Интересно, будь ты на месте своего отца, ты бы убил меня? Или допустил бы такую же ошибку?»
— Черт, — вырвалось у Лескова.
Он понял, что означали эти цифры: это были координаты места, о котором упоминал Бранн. Места, где можно укрыться. Киву словно знал, что Дмитрий не выдаст его. Не сможет. Внушение на него не действует, а сам он не скажет. Отсюда и это дурацкое сравнение с отцом. Или же пророческое?
А может, новоиспеченный «брат» в который раз пытался его спасти? Знал бы он, что никакого спасения нет.
В ту же секунду Лесков ощутил знакомую боль в мышцах. Проклятье! Время между инъекциями становилось все короче, а доза всё больше. Чертов «эпинефрин» стал его навязчивой идеей. Он подавлял аппетит, лишал сна, заставлял считать минуты, когда можно будет снова принять заветное «лекарство».
Дима извлек из внутреннего кармана футляр со шприцем и ампулами. Это занятие стало для него таким же обычным, как умываться по утрам или заваривать кофе. Зависимость пугала лишь поначалу — теперь же это стало рутиной смертельно больного человека.
