Услышав эти слова, Эрик несколько секунд недоверчиво смотрел на своего
собеседника, после чего без тени иронии произнес:
— Знаешь, Дмитри, ты мой первый враг, которого мне внезапно перехотелось убивать.
— Вы мне льстите, — улыбнулся Дмитрий.
— Согласен, это признание было лишним, — Фостер усмехнулся в ответ. — Вычеркни его и запиши другое: ты мой первый враг, смерть которого мне невыгодна. Если твоя чешуйчатая задница вскарабкается на трон, я еще долго смогу не беспокоиться за свою собственную. Уйти на пенсию в двадцать лет — что может быть лучше? Вот только я опасаюсь, как бы после твоей смерти, нашу договоренность не отменил какой—нибудь злопамятный хрен, которому моя персона успела чем—то не угодить. Как говорите вы, русские: «танки мразей не боятся», но в данном случае мне несколько некомфортно… Дерьмово, что первый вариант сыворотки ты пробовал сразу на себе.
Чуть помолчав, Эрик чуть тише добавил:
— Насколько всё плохо?
Дмитрий не ответил, но его молчание говорило яснее любых слов.
— А если не колоться? — не унимался американец. — Перетерпеть? Ну или постепенно уменьшать дозу? Наркоманы же как—то слезают.
— «Эпинефрин» — не наркотик.
Этот препарат влияет на строение ДНК. Процесс необратим. К сожалению, не колоться уже не получится, — медленно отозвался Лесков. Ему не хотелось говорить об этом, и уж тем более с Эриком. Но почему—то перед ним произнести подобное было проще, чем перед Иваном, Катей или Ромой.
— А что Вайнштейн? Он что—то говорил по поводу лекарства? Есть какие—то варианты?
— Есть, — губы Дмитрия тронула странная улыбка. — Можно пустить себе пулю, когда организм перестанет реагировать на препарат и станет адски больно.
— Ты этого не сделаешь. Даже Адэн боролся. А ты и подавно будешь.
В глазах Лескова промелькнуло легкое удивление. Он никак не ожидал услышать подобные слова от Фостера. Нет, он не утешал, не пытался подбодрить, скорее констатировал факт.
Глава XXVI
Дима не знал, сколько прошло времени с тех пор, как «эпинефрин» перестал действовать. В какой—то момент препарат не оказал должного эффекта, и безумная боль на несколько суток вышвырнула Лескова из жизни. Он либо кричал, либо бредил, либо проваливался в спасительное беспамятство. Обезболивающие не приносили облегчения, а все попытки Альберта найти лекарство по—прежнему заканчивались неудачей.
Этот день стал первым, когда боль наконец отступила. Лежа на постели, Дима в страхе прислушивался к собственному организму, до сих пор не веря, что всё закончилось. Спустя полчаса он наконец осмелился подняться с кровати и невольно поразился тому, насколько ослаб. Тело слушалось с трудом, ноги казались ватными.
Приблизившись к раковине, Лесков ополоснул лицо, после чего взглянул на себя в зеркало. Оттуда на него смотрел худой изможденный человек с янтарно—медными глазами. Темные круги делали его лицо еще более болезненным, а щетина придавала возраст. Даже не верилось, что это был тот самый Черный Барон, которому сдалась Океания.
Прошлая жизнь теперь вообще представлялась чем—то далеким, хотя и отделяли ее всего несколько дней. Дима смутно помнил, как ему стало плохо на последнем собрании. Он сделал себе очередную инъекцию, но спустя двадцать минут боль нахлынула с новой силой. Следующие уколы уже не помогали. Несколько минут Дима корчился от боли на глазах у всех присутствующих, а затем потерял сознание. После он еще несколько раз приходил в себя, вот только боль никуда не девалась. Она продолжала рвать его мышцы невидимыми когтями, грызть его кости, выкручивать суставы.
— Ты чего тут бродишь? — встревоженный голос Ивана вырвал Лескова из воспоминаний. Дима даже не заметил, как дверь в палату приоткрылась, и сюда вошел его друг.
— Тебе лежать надо, придурок! — Бехтерев бросился к нему, желая вернуть обратно в постель.
— Да подожди ты. Я в норме… Боль ушла.
На лице Ивана отразилось облегчение.
— Тебе точно лучше? — неуверенно спросил он. — Твои глаза.
— Я знаю. Наверное, это защитная реакция организма.
— Наверное? — в голосе Бехтерева послышалось отчаяние. — Димка, почему ты ничего не рассказал? Какого хрена продолжал колоться этим дерьмом, если понимал, что оно с тобой делает? И Вайнштейн. Он ведь в курсе был и все равно не остановил тебя!
— Надо отдать ему должное: он пытался, — Лесков устало усмехнулся. — Что касается «дерьма», то это единственная причина, почему мы выиграли войну. Я не мог тебе рассказать. Сам подумай, что было бы, если бы полукровки узнали побочный эффект препарата. Никто бы не согласился использовать его на себе.
— Но плохо стало именно тебе!
— Я использую его гораздо дольше и чаще нежели остальные. К тому же Альберт предложил им улучшенную формулу, без привязки к их ДНК. Чего нельзя сказать о моем «эпинефрине».
— И что теперь делать? Что если боль снова вернется?
— Искать лекарство, — Лесков заставил себя улыбнуться. Ему было чертовски сложно строить из себя оптимиста, но Иван выглядел таким подавленным, что хотелось найти хоть какие—то успокаивающие слова. — Лучше скажи мне, как Вика?
— Всё так же, — рассеянно пробормотал Бехтерев.
— Ей нужно отвлечься. Как только в Сиднее станет безопасно, тебе выделят дом. Заберешь дочь и уедешь к океану. Поживете спокойно в тепле.
— А что будет с тобой?
— Сейчас тебе нужно думать о Вике. Она и так пережила слишком многое, чтобы сидеть здесь под землей, пока роботы убирают Петербург.
— Да, но ты…
— Благо мне не десять лет, чтобы нуждаться в отцовской поддержке.
— Ты идиот или прикидываешься? — вспылил Иван. — При чем здесь отцовская поддержка? Я не знаю, что с тобой будет дальше, а ты предлагаешь мне валить на курорт? За кого ты меня принимаешь?
— Сидя у моей кровати, ты мне всё равно не поможешь. А твоя дочь нуждается в тебе. И в отдыхе.
Несколько секунд Бехтерев мрачно смотрел на Диму, не зная, что ему ответить. Затем опустил глаза. Впервые ему приходилось делать выбор между своим ребенком и лучшим другом, и от этого ему сделалось тошно. Вика всегда стояла для него на первом месте, однако Димка был ему как брат. И все же Лесков сказал правду: в мрачных подземельях девочка вряд ли сумеет оправиться от пережитого. Сидней мог бы стать идеальным местом. Этот город словно застыл в прекрасном довоенном прошлом, сохранив в себе покой, уют и чистоту.
Видя состояние друга, Лесков молча обнял его, и тот поспешил обнять его в ответ. Оба невольно задавались вопросом, увидятся ли они после разлуки снова. От этой мысли сделалось горько и тяжело. А ведь они еще даже не прощались.
— С кем Вика сейчас? — спросил Дима, отстранившись.
