— Однако, — продолжил Фостер, — во время моего последнего визита в Австралию я успел пообщаться с Сильверстайном. Он гораздо более мощный «энергетик» чем Вайнштейн, поэтому я дал ему ваше обручальное кольцо.
— Ты рылся в моем столе? — мрачно поинтересовался Лесков.
— Это больше не ваш стол, Дмитри. Теперь в вашем кабинете заседает какой—то правительственный хрен, который пытается освоиться на вашей прежней должности. Ваши вещи перенесли, но я—то помню, что у вас был золотой крест. В сейфе ничего не нашлось, поэтому я полазил по ящикам.
С этими словами Эрик достал из кармана крест и золотое кольцо, после чего положил их на край прикроватной тумбочки.
— Там была еще одна вещь, — холодно произнес Лесков.
— Ах да, — протянул Эрик. — И вам чертовски повезло, что эта вещь не попала в чьи—то нехорошие руки. Было бы немало вопросов касательно этого любопытного снимка.
С этими словами Фостер снял с плеча рюкзак и извлек из него брошюрку с русскими пословицами и поговорками. Затем аккуратно положил ее к остальным предметам.
— Между четырнадцатой и пятнадцатой страницей.
— Спасибо.
— Еще рано благодарить. Так вот… На чем я остановился? Я отнес кольцо Сильверстайну, и он обронил любопытную фразу: ваша энергетика — это энергетика смертельно больного человека. И он считает, что лекарство вас не спасет.
Лесков молча отвел взгляд, делая вид, что услышанное его нисколько не трогает.
— А потом добавил: может, уже стоит прикончить этого несчастного человека? Хотя бы из жалости?
— Не вы ли мне еще недавно советовали бороться?
— И дальше буду советовать. Мне странно это говорить, но я на вашей стороне, Дмитри. Однажды вы выступили на моей, и с тех пор у меня периодически свербит чувство благодарности. А так отделаюсь и снова смогу вас спокойно ненавидеть. То ли меня покусали российские мухи добра, то ли я просто сделался сентиментальным, но не могу забыть, как вы защищали меня на собрании. Да—да, на том самом, с которого меня так любезно попросили удалиться. Вы помогли мне. А я помню тех, кто мне помогает, благо это несложно — список небольшой.
— Почему вы не сказали мне раньше?
Эрик пожал плечами:
— Всё никак ноги не доходили до столь личной беседы, но, раз я вижу вас в последний раз, то можно и сказать.
— Руки, — автоматически исправил его Лесков, все еще удивленный услышанным.
— Какие руки? — не понял Фостер.
— Руки не доходят.
На лице Эрика отразилась озадаченность. Несколько секунд он переваривал «ходячие руки», после чего мрачно изрек:
— Вот теперь вы понимаете, почему я хочу свалить из этой страны?
Дмитрий устало усмехнулся.
— Спасибо, что принесли мои вещи и попытались помочь, — чуть мягче произнес он. Затем приблизился к Фостеру и протянул ему ладонь для рукопожатия.
— Это значит мир? И мы теперь официально на «ты»?
— Если я вижу тебя в последний раз, то да, — с этими словами Лесков улыбнулся, и Эрик рассмеялся в ответ. Затем американец пожал ему руку.
Спустя пятнадцать минут Эрик вышел из «арки» правительственного здания Сиднея, и ничего не объясняя другим солдатам, направился к ближайшему припаркованному кабриолету. Он, как и большинство автомобилей Золотого Континента, не имел противоугонной блокировки — в стране, лишенной преступности, любые замки и сигнализации потеряли смысл.
Устроившись поудобнее на кожаном сидении, Фостер завел двигатель и включил музыку. Затем кабриолет тронулся с места. В этот момент Эрик ощутил своего рода дежавю.
Еще до «ссоры» с Советом Тринадцати он так же беспечно катался по городу, наслаждаясь хорошей погодой и прикосновениями ветра. Не хватало лишь длинноногой богатенькой красотки, которая будет смеяться над любой его шуткой.
Вместо этой красотки с Эриком ехала пустота. Она сидела не в соседнем кресле, а глубоко в груди и жестоко хохотала над ним. Война вообще любила «пошутить». Сначала отняла единственного человека, который его любил. Затем незаметно привязала к тому, кого он ненавидел. Лесков не был ему другом или хорошим знакомым, но между ними царило понимание. К тому же Дмитрий никогда его не осуждал. Не выискивал в нем хорошее и не делал из него монстра: принимал таким, какой есть.
Словно пытаясь заглушить свои мысли, Фостер сделал музыку погромче и вдавил педаль в пол. Спустя еще несколько минут он наконец добрался до цели. Это был новенький двухэтажный особняк с личным бассейном, беседкой и гаражом на десяток автомобилей.
Эрик вышел из машины, перелез через ограду и уверенно направился к крыльцу. Дверь без замка послушно отворилась.
— Дорогая, там кто—то пришел, — раздался встревоженный мужской голос. В коридор выглянул мужчина лет сорока пяти, и в тот же миг Фостер достал пистолет. Выстрел в голову уложил несчастного на пол, из гостиной донесся пронзительный женский визг.
— Не надо было селиться в моем доме! — произнес Эрик, переступая через труп и заходя в гостиную.
— Пожалуйста, не убивайте! — взмолилась женщина, но следующая пуля заставила ее замолчать.
Фостер направился дальше, попутно заглядывая в каждую комнату. Затем он взбежал на второй этаж и, распахнув ближайшую дверь, обнаружил за ней перепуганного семнадцатилетнего парня.
— Господи, что ты сделал с моей бильярдной? — с досадой вырвалось у Эрика. Прежний зал теперь стал комнатой типичного богатого подростка.
— Не убивайте! — прошептал парень. Его лицо скривилось, по щекам потекли слезы. — Умоляю, это мои родители виноваты! Это всё они! Я никого не травил. Мне вообще плевать было на всех этих нищих. Мне они не мешали!
Ответом Эрика стал очередной выстрел, и он направился дальше. Обойдя весь дом, он в итоге вышел на балкон и увидел лежащего на бордюре породистого рыжего кота. На шее животного темнел дорогущий ошейник с бриллиантом.
Покрутив пистолет в руке, Фостер криво усмехнулся, а затем произнес:
— Ну хоть тебя не выселили, Цезарь.
Глава XXVII
— Как думаете, что будет с «процветающим»?
Этот вопрос вырвал Стаса из размышлений, и мужчина окинул взглядом четверых солдат, которые завтракали с ним за одним столом. В ту же секунду он почувствовал досаду. С момента падения Золотого Континента не прошло ни одного дня, чтобы местные не упоминали Дмитрия Лескова в своей болтовне. Казалось, у людей появилось новое развлечение — делиться на два фронта, чтобы затем убеждать друг друга в правильном отношении к Барону. Одни считали его героем, другие же по—прежнему видели в нем скрытого врага.
Новость о том, что Лесков тяжело болен, разлетелась по городу со скоростью света, и теперь каждый стремился поделиться своими предположениями о его дальнейшей судьбе. Злые языки утверждали, что время Черного Барона прошло — он обречен умереть от препарата, который создала его собственная жена. Но большинство было всерьез обеспокоено состоянием своего лидера. Люди испытывали к нему симпатию и благодарность, они уважали его.
