Чуть помолчав, она уже увереннее добавила:
— Нам лучше расстаться. Ты найдешь себе другую девушку, которая будет любить только тебя.
Услышав эти слова, Волошин растерянно замолчал. Несколько секунд он недоверчиво смотрел на Белову, после чего устало опустился на стул и потер ладонями свое разгоряченное лицо.
— Он же умрет, Катя, — еле слышно сказал он. — Я бы еще понял, если бы ты ушла к нему тогда, когда он был богат. А сейчас он. он хуже, чем наркоман. Говорят, что лекарства нет. И даже Вайнштейн ничего не может сделать.
— Я не ухожу к нему, — девушка снова задержала на нем взгляд. — Просто не хочу, чтобы мы с тобой и дальше были несчастны.
Они расстались спокойно. Покидая комнату Кати, Стас все—таки на миг задержался на пороге, чтобы извиниться за сказанное сгоряча. Злость куда—то ушла, оставив после себя чувство вины и подавленность. Хотелось поскорее скрыться, а то и вовсе подняться на поверхность, чтобы не видеть любопытных лиц своих знакомых.
Что касается Беловой, то спать она так и не легла. После ссоры сонливость исчезла, и на ее месте поселилась свинцовая усталость. Последние дни, полные тревоги и слез, окончательно вымотали ее. Вместо прежней Кати осталась лишь бледная тень, такая же болезненная, как и человек, которого она любила.
Впервые ей было настолько страшно. Смерть и так уже отняла у нее родителей, а теперь вернулась опять, голодная и неумолимая. И ее жуткие глаза были обращены на Диму.
Ополоснув лицо прохладной водой, девушка направилась в его палату. Каждый раз, приближаясь к заветной двери, она чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Ей было больно видеть его таким. Когда он кричал в очередном приступе, девушке казалось, что она испытывает такие же муки. Страшно было смотреть на него, но еще страшнее было сознавать собственную беспомощность. Как бы она ни хотела, она не могла помочь ему.
Девушка осторожно приоткрыла дверь и увидела Дмитрия, лежащим в постели. Его приступ повторился спустя несколько минут после того, как Фостер перенесся в Австралию. Лесков так и не успел с ней поговорить.
Сейчас Дима спал. Его лоб был покрыт испариной, и волосы влажными прядями липли к коже. Дыхание мужчины было жадным и торопливым, словно он только что вынырнул из воды.
Приблизившись к нему, Катя не удержалась и едва ощутимо погладила его по щеке. В этот момент ей вспомнилось, как несколько дней назад она застала здесь Оксану. Хворостова бросила на нее пронзительный взгляд, после чего поцеловала Лескова в лоб и направилась к выходу. Но, поравнявшись с Катей, она все же остановилась, после чего еле слышно произнесла:
— Я попрощалась с ним. В случае, если он умрет, и в случае, если выживет. Позаботься о нем.
— Ты действительно решила уйти на поверхность? — спросила ее Белова.
— Да, я там нужнее, чем здесь. Нужно собирать оставшиеся лекарства, чтобы помочь раненым. Что—что, а в склянках и таблетках я уже неплохо разбираюсь.
— А Алексей?
— А что Алексей? — Оксана вопросительно вскинула брови. — Если ты о болтовне здешних медсестер, то я никогда не буду с человеком, которого не люблю. Надеюсь, ты тоже.
«И я тоже», — подумала Катя, отгоняя от себя это воспоминание. «Я больше никогда не буду делать то, чего не хочу сама».
ЭПИЛОГ
Он умирал…
Сильверстайн был прав, утверждая, что никакого лекарства нет. Это была энергетика смертельного больного человека, и как бы Вайнштейн ни пытался, он не мог обратить процесс вспять. С каждым днем Дмитрию становилось все хуже. Последние трое суток он даже не приходил в сознание.
И тогда, стоя над его постелью, Альберт наконец понял, о каком милосердии говорил Сильверстайн. Если ДНК Лескова настолько изменилось, что вылечить не удается, тогда остается только одно — попробовать ввести максимальную дозу «эпинефрина класса А». Сердце человека не выдержит такую нагрузку. Зато выдержит сердце кайрама.
Дрожащими руками он сделал Лескову последнюю инъекцию…
Для петербургского мая этот день выдался особенно жарким. Разрушенный город утопал в солнечных лучах, воздух был цветущим и пряным. По улицам лениво прогуливался легкий ветерок. То и дело тишину нарушали роботы, которые старательно разбирали завалы: камни с грохотом падали в открытые кузовы грузовиков.
На Невском проспекте не было ни одного человека, если не считать худого мужчину лет двадцати семи, который только что вышел из здания станции метро. От яркого солнца он немедленно зажмурился, после чего неспешно вышел на дорогу и огляделся по сторонам. Места должно было хватить.
Внезапно глаза мужчины окрасились медным, зрачок расширился, затапливая собой едва ли не всю радужку. Сердце забилось быстрее, разгоняя по телу кровь. А затем в небо взмыл дракон. Мощные крылья рассекли воздух, заставляя его задрожать, словно натянутые струны. Солнце заплясало на лезвии гребня, ветер невидимой кистью разрисовал синюю чешую. Город остался внизу, крохотный и беспомощный, уступив место огромному необъятному небу.
Однако это небо было далеко не единственным. Существовало как минимум еще одно, которое в данный момент разрезали такие же мощные крылья. Ярко—бордовый дракон стремительно направлялся к реке, на берегу которой стоял высокий длинноволосый мужчина в черных доспехах.
Он даже не обернулся, когда дракон опустился на землю в нескольких метрах от него. Затем ящер начал меняться, и вскоре на его месте оказалась молодая женщина в бордовом платье. Ткань его напоминала мелкую чешую, которая, казалось, росла прямо из ее тела. Длинный шлейф укрыл собой желтую траву.
Лицо женщины, обрамленное длинными платиновыми волосами, выглядело заметно встревоженным.
— Мой рагхар, — произнесла она, низко поклонившись. — Разведчик только что доложил, что Земные вывели первого чистокровного кайрама. Не пора ли нам вмешаться?
КОНЕЦ
