Леонтий де Лармандийский говорит о «высшем безумии целибата» и, «не будучи враждебен теоретически» женатым священникам, видит в целибате «героическое деяние», позволяющее «самым лучшим священнослужителям во всей истории Церкви» служить во благо «чести и спасения человечества».
[133] Итак, больше не приводятся теоретические обоснования, которые рано или поздно могут быть опровергнуты, речь идет о добровольном, почти мистическом обете. Сходный взгляд и у Иоанна Павла II, для которого целибат — это «направленность» к тому «эсхатологическому состоянию» царствия небесного, где не женятся и не выходят замуж, а духовенство оказывается «харизматически избранным».
[134]
Такое положение вещей, основанное на соположении нескольких стихов из евангелий и развитое в постановлениях Тридентского собора, существует уже пять столетий, несмотря на нарушения и злоупотребления тех, кто принял обет вынужденно или по легкомыслию. Франция официально не подтвердила решений собора, но применяла их в каждом конкретном случае через решения парламента.
Итак, обет должен был быть принят по призванию, по гласу Божьему, помогающему преодолеть позывы плоти. Но реальность, экономические и социальные условия диктовали свои требования. Целибат становился уделом детей в слишком многодетных семьях, он снимал проблему выделения доли наследства для сыновей или приданого для дочерей, насильно постриженных в монахини. В XVII–XVIII веках женские монастыри, рыцарские и монашеские ордена, епископаты стали не столько местом, где процветала духовная жизнь, сколько местом насильственной изоляции тех, кто не был предназначен для брака. Иногда, когда было очевидно, что у ребенка слишком пылкий характер, заботливый отец отказывался от первоначального намерения. Такая ситуация описана в романе аббата Прево, герой которого, кавалер де Грие, так рассказывает о своем отце: «Кавалер, — сказал он, — до сей поры всегда желал я видеть тебя рыцарем Мальтийского ордена; убеждаюсь, однако, что склонности твои направлены в иную сторону; тебя влечет к красивым женщинам; я решил подыскать тебе подругу по вкусу» (пер. М. Петровского, М. Вахтеровой). Однако де Грие любил не женщин, а женщину — Манон, и, чтобы забыть о ней, он решил вступить в орден.
[135]
Можно ли удивляться тому, что распутство духовенства стало расхожей темой литературных произведений. Вспомним средневековые фаблио, новеллы Боккаччо, сказки Лафонтена, «Монахиню» Дидро, сюжет которой основан на реальном факте, вольтеровского «Кандида», где Кунигунда оказалась в объятиях инквизитора, а Пакетта — в объятиях театинца. В 1684 году появился анонимный памфлет «Адамит, или Бесчувственный иезуит». В нем рассказывается о некоем проповеднике, который превратил монастырь в секту адамитов. Он убедил послушниц и монахинь, что можно обрести райскую первоначальную чистоту, раздевшись донага. Он установил разные степени совершенства, соответствующие степени обнаженности: от обнажения плеч на стадии послушничества до полного обнажения «без смущения и краски стыда». Был ли этот памфлет чистым вымыслом или в основе его лежали какие-либо факты, неизвестно, но он вписался в традицию обличения похотливости тех, кто насильственно обречен на безбрачие. Подавленные желания порождают странные фантазии.
В начале XVI века архивы церковных судов полны свидетельствами о священниках, вступающих в преступную связь со своими служанками или вдовами из паствы. Мессир Луи Лемер был осужден за то, что имел связь с вдовой и одновременно с ее внучкой, а мессир Сансон Кеньон, капеллан в Неви, имел восемь любовниц, перечисленных поименно. Но за два века ситуация изменилась. Так, например, в канцелярии Труа между 1515 и 1531 годами отмечены 50 случаев обвинения священников, а между 1685 и 1722 годами, то есть за период в два раза более длинный, мы находим только два упоминания о священниках-распутниках. Тридентская реформа наконец принесла свои плоды.
[136]
Сама церковь стремилась несколько ослабить рамки доктрины. В те времена, когда духовное звание открывало путь к карьере, носителей духовного звания было больше, чем церковных должностей. Получение тонзуры не означало назначение в храм, и принявшие сан могли жить в миру, но скромно и не были обязаны помогать кюре своего прихода. Нижние церковные чины могли отказаться от привилегий духовенства и от обетов. Границы между духовенством и мирянами стали слишком расплывчатыми, и власти забеспокоились. В 1723 и 1724 годах Иннокентий XIII и Бенедикт XIII издали декреты, в соответствии с которыми по распоряжению епископа каждое лицо духовного сословия могло быть призвано в случае необходимости к отправлению какой-либо церковной должности. Это могло быть преподавание катехизиса и помощь при службе. Духовенство все более отделялось от прочих верующих.
Один из знаменитых примеров этой реформы — диакон Пари, на могиле которого с 1727 года происходили чудеса излечения от конвульсий. Он был назначен диаконом в 1720 году в возрасте 30 лет. Некоторое время он жил в доме у брата, потом в бедном доме вместе с двумя товарищами, один из которых был мирянином. Они основали маленькую общину среди местного населения. Франсуа Пари раздавал милостыню, на которую шла пенсия, назначенная ему братом, советником парламента, и вязал чулки, чтобы обеспечить собственное существование. Он ходит к мессе вместе с прихожанами-мирянами. В 1725 году кюре Сан-Медара в соответствии с папскими постановлениями приказывает ему надеть рясу и вместе с другими церковниками прихода участвовать в богослужении — петь в хоре. Отныне граница между двумя мирами проведена четко. Диакон Пари в дальнейшем был назначен преподавать детям катехизис и читать лекции нижним церковным чинам, готовящимся к принятию сана.
[137]
Ослабление церковной дисциплины вызвало к жизни новые реформы и иронические обличения. Вопрос о целибате снова всплыл, появился и новый, демографический аргумент. Дети священников, воспитанные благочестивыми и добродетельными отцами, могли бы стать достойными подданными. Тем самым можно было бы избежать постоянных скандалов, связанных с распутством священников. Другие аргументы были еще более поразительными: «Разве священник, смиренно сносящий недостатки жены и детей, не более достоин перед Богом, чем тот, кто постоянно борется с зовом плоти?»
[138] Из этого вытекает другая мысль — он и его жена заполнят свою часть чистилища…
