Что же касается эмоциональной стороны жизни таких холостяков, то она быстро нашла выход в весьма своеобразном явлении — «возвышенной любви» (fin’amor), которую исследователи XIX века назвали «куртуазной любовью». Она естественно вытекала из обстоятельств жизни, из невозможности оскорбить честь девственницы или скомпрометировать замужнюю даму.
Жорж Дюби видит в куртуазной любви форму испытания, своеобразную игру, где, как и на турнире, молодой человек рискует жизнью. В обществе, где оскорбленный муж имел право сам решать, каким образом наказать за адюльтер, спеть о любви к замужней женщине означало подвергнуть себя опасности. «В определенной социальной среде возможности предаться любви были очень ограничены для молодых людей, и, не имея возможности жениться, они завидовали тем, кто женат, кто каждый вечер ложится в постель с женщиной».
[167] Однако в этой фрустрации ковался их характер, они учились сдерживать инстинкты и направлять энергию в другое русло, на служение даме или сеньору. И то и другое требовало преданности и верности, вассальной или любовной отваги в военных или любовных испытаниях. И самоотречения, если требовалось оказаться от дамы ради служения сеньору.
Так протекала жизнь любовная. Что же касается сексуальной жизни, то она очень тщательно отделялась от любовной, во всяком случае в тех моделях, которые предлагались молодым людям. Во взаимоотношениях с женщинами ниже по положению — девицами легкого поведения, крестьянками, служанками или горничными — излишняя щепетильность не требовалась. Большой сеньор Гийом Аквитанский в своей пасторели о встрече с пастушкой явно показывает нам, что, даже если рыцарь предан чистой любви, она не охватывает всех сторон его поведения. Разве может знатная дама считать себя оскорбленной связью рыцаря с крестьянкой или служанкой?
Было и нечто среднее между любовными интрижками и преданностью недоступной даме. Если сеньор устраивает турнир как некое подобие военного сражения для молодых людей, его жена устраивает для них такое же подобие любовной жизни, организуя соответствующие развлечения. Когда Ивейн принимает в своем замке в Броселиандском лесу короля Артура и его свиту, он, вернее его молодая жена, госпожа де Ландюк, представляет гостям 90 молодых девушек. Все устремляются к ним, целуются, обнимаются, разговаривают — «и это меньшее из того, что каждый получил». Кретьен де Труа не видит здесь ничего предосудительного: хозяйка выполняет долг гостеприимства.
Понятие вытеснения, разумеется, не исчерпывает ни феномена куртуазной любви, ни расцветшей в ту же эпоху мистики. Однако Жорж Дюби показал нам, что сознание монаха и рыцаря во многом сходно, опирается на одни и те же факторы общественной жизни эпохи. Во времена, когда сакрализация брака, с одной стороны, и рост населения — с другой привели к введению жестких ограничений на возможность вступления в брак, и рыцарь, и монах оказались изгоями матримониальной жизни. «Одни с оружием в руках замещают половое влечение битвами, риском и теми смягченными формами, какие половое влечение принимает в куртуазной любви. Другие, монахи и клирики, ожесточенно набрасываются на все, что есть плотского и радостного в браке, и изнуряют себя в исступленном служении Деве Марии».
[168]
Однако как бы долго ни длилось вынужденное безбрачие молодых рыцарей, предполагается, что рано или поздно оно кончится. Целью каждого мужчины, если он не рукоположен в священники, остается произведение на свет детей; к ним перейдет его имя и благодаря им не иссякнет память о его роде. Однако средневековые законы не обладают с этой точки зрения той гибкостью, что была присуща законам античным. Римское право позволяло передавать наследство приемным детям, устанавливая некое подобие отцовства для холостяков. В Средние века такая возможность почти не используется, хотя формально она не исключена даже для клириков.
[169] Что же касается незаконнорожденных, то «терпимость по отношению к ним, закрепленная в германских законах, исчезла».
[170] Передача наследства возможна только в браке. Старший сын не может уклониться от своих обязанностей, а в случае его преждевременной кончины — младший. Рамиреса Монаха, короля Арагона, отозвали из монастыря после того, как два его брата умерли бездетными. Он правил три года, с 1134 по 1137 год, женился, произвел на свет наследницу и вернулся к монашеству, к обету безбрачия и бедности.
К устоявшимся ассоциациям «священник и безбрачие», «мирянин и брак» добавляется еще одна — «безбрачие и бедность».
Безбрачие и бедность
Пьер Мори в разные периоды своей жизни мог считаться обеспеченным человеком. В начале XIV века он обладал кругленькой суммой в 2000 су, жил в Сабартесе — крае катарской ереси, в укрепленном городе Арке, и надеялся получить наследство в Монтайу. Однако когда в его края прибыла инквизиция для борьбы с катарами, он бежал и даже не смел заикнуться о полагающемся ему наследстве. Отныне он был слишком беден, чтобы жениться, и стал наниматься пастухом к жителям Экс-ле-Терма и Пюигсерда. Работа позволила ему скопить денег и обзавестись собственным стадом в сотню овец и несколькими ослами. Однако из страха перед инквизицией он продает стадо и отдает вырученные деньги на сохранение своему куму из Ургелла. Новый удар судьбы: тот, кому он доверился, отказался вернуть деньги. Дом его отца трижды разрушен во время борьбы с еретиками, однако Пьер Мори не желает отрекаться от веры предков.
Он вступает в братство людей, называющих себя «добрыми христианами»; они по большей части пастухи и живут в горах, не обременяя себя заботами, подобно морякам. «Мне теперь хорошо, ибо у нас есть обычай, и он — завет божий: если есть у тебя обол, раздели его в нужде с братьями». Он верен этому идеалу. Увы, он верен ему более, чем его новые друзья.
Пьер Мори считает себя слишком бедным, чтобы жениться. Ему не на что содержать семью, он может содержать только себя. Он живет в той социальной среде, где безбрачие почти обязательно. Некоторые пастухи имеют жен, такие как Гийом Раффр из Акса, женившийся в Кодьесе, или Жан Мори, брат Пьера, нашедший себе жену в одной каталанской деревне. Однако это исключения. Пастух все время переходит с места на место, возвращаясь в свое селение лишь изредка, как моряк возвращается в порт. Пастух чувствует себя уверенно лишь среди других пастухов. Маленькая община, где сосуществуют пастухи, катарские проповедники, шпионы, живет во временных пристанищах, где спят по трое-четверо на одной кровати. Ничего бесстыдного: гомосексуализм — это городская выдумка, да и распространен только среди ученых людей.
