В этих вопросах очевидна двойная перспектива, определенная «духом законов»: ни Природа, ни Разум, единственно достойные законодатели, не могут оправдать существование безбрачия, как светского, так и духовного. Сюда же добавляются и соображения статистического свойства о том, что безбрачие «слишком широко распространилось». Разумеется, эти соображения весьма расплывчаты, так как первое статистическое бюро будет создано только в 1800 году, но они опираются на беспокойство, высказанное еще Кольбером. На помощь призвана история, и вопрос о соотношении безбрачия и порока оказался освещен с новой стороны: предполагается, что может существовать некое физиологическое обоснование. Мы еще далеки здесь от теории предрасположенности к преступлению и безбрачию одновременно, но мысль идет в этом направлении: и безбрачие, и преступление равно противны человеческой природе, а поэтому, возможно, проистекают из какого-либо одного изъяна в организме.
Вывод делается ясный и недвусмысленный, пусть и сформулированный в виде риторического вопроса: светские и церковные власти должны объединиться в борьбе с этим злом. Светские власти, видимо, должны принять законы против холостяков, а духовные — отменить безбрачие священников.
Запал был брошен, и стараниями «Энциклопедического журнала» разгорелся пожар. Как нарочно в следующем номере была помещена статья Юма о целибате священнослужителей. Шотландский философ писал, что введение целибата позволило в X веке папе римскому обрести особую власть, так как он лишал священников каких бы то ни было светских амбиций и личных устремлений.
[283] Такая последовательная атака вызвала бурную реакцию. Некий анонимный критик опровергал утверждения Юма и возражал против положений, развязавших спор. Если такие преступники, как Клеман, Равальяк, Картуш, Дамьен, были холостяками, то негодяи Калигула, Каракалла, Нерон были женаты. В основе преступлений лежат невежество, честолюбие, распутство, но никак не безбрачие или брак.
[284]
Временно спор завершился пространным письмом читателя о «Филогамии» (то есть о любви к браку), подписавшимся «де Шамон». Он разразился гневной речью против безбрачия, как светского, так и духовного, происходящего, по его мнению, из языческих времен. Безбрачие породило самых свирепых убийц (далее следовал уже устоявшийся список — Клеман, Равальяк, Картуш, Мандрен, Дамьен), в тюрьмах сидит гораздо больше холостых, чем женатых людей, холостых больше даже среди тех, кто арестован за долги. И это не удивительно. «Негодяй», которого никто не удерживает на краю пропасти, бросается очертя голову в любое предприятие.
Ранее анонимный вопросник осведомлялся: почему так происходит? У Шамона был ответ на вопрос: «Безбрачие изолирует человека от окружающих, холостяк постоянно предоставлен сам себе. Он слишком много размышляет, и эти размышления ввергают его в тоску; у него появляются черные мысли, презрение к самому себе и роду человеческому, и это понятно, ибо слишком пристальное внимание и размышление о предмете, даже самом притягательном, невольно выдвигают на первый план недостатки объекта размышления».
[285]
Таким образом, «медицинское обоснование» оказалось психологическим, и довольно примитивным: тот, кто пресытился всем и постоянно предоставлен сам себе, пресытится и самим собой. Меланхолия — английский «сплин» — входила в моду. Свойственен ли сплин по преимуществу холостякам? Шамон утверждал, что в Англии из 20 человек, пораженных «отвращением к жизни», половина — холостяки. От меланхолии путь ведет к мизантропии, а оттуда — к преступлению.
Очевидно, что рассуждение Шамона весьма уязвимо. Даже если меланхолия и безбрачие действительно связаны, что из них причина, а что следствие? Потому ли упомянутые англичане подвержены сплину, что они не имеют семьи, или же склонность к меланхолии отвратила их от брака? Картуш и Мандрен стали преступниками из-за того, что были холостяками, или их образ жизни не позволил им завести жену и детей? Может ли преступник, находящийся в розыске, громогласно объявить, что в такой-то день в такое-то время он будет венчаться в определенной церкви? Это равноценно тому, как если бы он пошел и сдался властям. И уж, во всяком случае, неизвестно, излечились бы меланхолики и преступники от своих пороков, если бы вступили в брак.
Каким был брак в XVIII веке? Может быть, исходная причина стремления к холостой жизни кроется именно в этом? Браки заключались по настоянию родителей, не принимавших во внимание мнение и склонности детей. Это были, как правило, браки по расчету, и договор, заключенный в присутствии нотариуса, имел гораздо бо´льшую ценность, чем благословение священника. Брак не мог быть расторгнут, он заключался навеки. Когда жених или невеста оказывались лицом к лицу с незнакомкой или незнакомцем, которых отныне следовало называть супругой или супругом, а соединила их или некая политика семьи, или необходимость родить детей, или нужда в деньгах, единственным разумным решением было поселиться в разных помещениях. Богатые люди могли себе это позволить, бедные прибегали порой к доносам и обвиняли мужа в насилии, жену в измене, чтобы их упрятали за решетку. Брак в XVIII веке был не слишком заманчивой перспективой!
Писатели, привыкшие видеть суть проблемы изнутри, почувствовали это. Через некоторое время после спора в «Энциклопедическом журнале», 20 сентября 1775 года, театр «Комеди Франсез» поставил пьесу Клода Жозефа Дора «Холостяк» — комедию в стихах в пяти актах. Главный герой комедии, Тервиль, не принадлежит к тем сухарям, что предпочитают браку уединение. Он влюблен, но боится «скуки», «отвращения» к жене, которое может возникнуть в браке; «Как можно рисковать взять в жены ту, что любишь?» Друзья пытаются переубедить его. Старый холостяк Сенжеран, который страшится одинокой старости, пытается уговорить Тервиля: если брак — обуза в молодости, то холостая жизнь — обуза в старости. Обнажена истинная язва — не безбрачие, а браки по расчету.
[286] Тервиля убеждают не размышления философов — они, наоборот, внушали ему отвращение к браку, а то, что его брак совершается по любви. Так вопрос о безбрачии превращается в вопрос о браке: бесполезно убеждать того, кто страшится брака, — надо заставить его влюбиться, а чтобы бороться с безбрачием, надо реформировать брак.
На службе у короля
«У меня два сына. И оба — безумцы. Один безумно набожен, другой безумно увлечен стихами и театром». Один воспитывался у янсенистов, другой — у иезуитов. Первый связал свою жизнь с вычислениями, второй — со словесностью. Первый умер в том же доме, где и родился, в Париже, с видом на Сен-Шапель из окна. Второй всю жизнь переезжал с места на место. Первого звали Арман, второго — Франсуа, фамилия их отца была Аруэ. Франсуа прославился под именем Вольтера. Оба остались на всю жизнь холостяками.
