Швецов это, конечно, знал, пожал плечами:
– То есть вы что-то заподозрили, начали проверять и выяснили недобросовестную работу? А умысел?
– В решении не упоминались некоторые документы, которые должны были повлиять на позицию суда. Князев уверял, что предоставил их, уверял, что суд их умышленно не приобщил. Ну, сейчас так давно никто не делает. Это показалось неправдоподобным. Мы посчитали, что это может стать основанием для оспаривания решения, и запросили аудио. Тут все и вскрылось. Князев в начале отнекивался, оправдывался, что забыл, что не знает, как так получилось.
– А как вы выяснили, что он взял за это деньги?
Инга зевнула:
– Жадность. И глупость, граничащая с тупостью. У Князева оказалась очень жадная и болтливая жена. И недалекая, – Инга усмехнулась: – Она выложила в соцсети фото в шубке, которую ей подарил благоверный, с комментом что-то вроде «А у вашего мужа тоже такая офигенская халтурка?». А на ее страницу подписаны пол офиса.
– Идиотка…
– Ну, Князев ей тоже об этом сообщил. Только уже поздно было.
– А что это за конкурент у вас?
– Некто Хромов. Вам не обязательно знать все подробности наших корпоративных дел, в ваш рабочий функционал это не входит.
Инга не хотела, чтобы фамилия идиота-жениха звучала в ее кабинете, но что уж теперь поделаешь. Придвинула к себе поднос и налила чай в пузатую кружку, покосившись, заметила, как Василий уколол ее взглядом, будто коллекционную бабочку к бархатной подушке, и пометил в своем блокноте «Хромов – узнать, что за чел».
– Кто был с ним близок? – молодой человек поднял на нее глаза: в свете лампы в их глубине переливался жидкий янтарь и она, Инга, в нем словно застывшая мушка.
– Все. Никто, – нахмурилась, уточнила: – Не знаю. Не спрашивала. Слез в коридорах после его ухода не наблюдала. Никто за него не просил. Чаепитие в связи с бесславным окончанием работы устраивали вне офиса. Кажется, в кафе ходили. Кажется, были все, – Инга пожала плечами, приложила холодные пальцы к вискам, нащупав пульсирующие вены, чуть надавила, чтобы унять головную боль. Швецов что-то рассуждал, она плохо слушала, переживая снова и снова два последних дня. Что же все-таки происходит? – А, впишите еще в свой черный список князя Энрико Каравалли и третий мотив «шантаж». Он предложил на мне жениться и сделать «Jus Olympic» семейным бизнесом. Видит большие перспективы. Я как-то не впечатлилась, отказала в грубой форме, – Инга вспомнила испуганное лицо князя и едва не переломанные пальцы, вздохнула: – Он мог оскорбиться и обидеться. И прибрать «Jus Olympic» к своим рукам вот таким феерическим способом.
– Ну, это маловероятно, – Василий уставился на начальницу.
Та отмахнулась:
– Пишите-пишите. Отрабатывать все версии, так отрабатывать. И отравление там мое пометьте где-нибудь. Черт его знает… Может и вправду итальянец травануть решил….
Василий уже не совсем понимал, шутит она или говорит серьезно, поэтому замер в нерешительности, черный клюв карандаша-ворона уткнулся в бумажный лист. Инга закатила глаза, выдохнула:
– Пишите, Василий, не стесняйтесь. Вас я из списка исключаю только по причине нахождения в славном городе Калуга. Хотя-я, – оно посмотрела на него изучающе: – нет, впишите и себя. Я же не знаю, когда вы приехали в Москву. Может, это все специально подстроили, чтобы я почувствовала вашу незаменимость и оставила у себя. А свои эпохальные планы вы уже имели неосторожность озвучить.
Первое желание вспылить растаяло, Василий запрокинул голову, оголив острый кадык и гладкую, будто бы и не знающую бритвы, шею, громко захохотал. Блеснула ровная полоска зубов. Инга покосилась на него, усмехнулась примирительно, поймав себя на мысли, что смех у этого паразита заразительный, а она опять подумала про чертов шугаринг и его гладкую грудь, и опять покраснела.
– Тогда ваше имя будет красоваться рядом с моим!
Инга оторопела:
– С чего бы это?
Василий широким жестом вытер слезы с щек:
– А вдруг вы это сами затеяли, чтобы скрыть махинации финансовые? Типа, погорю на копейке, заплачу налоги с рубля, а мульены припрячу, – он так и сказал «мульены».
Инга фыркнула.
– Если уж у нас такой доверительный разговор пошел, то записывайте в свой черный список и Хромова.
– А этому челу вы чем насолили?
Инга сделала каменное лицо:
– Он едва не стал моим мужем, но, что называется, Бог миловал, – она уклончиво повела плечом, поджала губы.
Василий посмотрел на начальницу с сомнением, усмехнулся:
– Да вы, Инга, прямо героиня сентиментального романа: все вас хотят, а вы всем отказываете, навлекая на голову гнев отвержденных кавалеров. Боюсь вас!
Инга криво усмехнулась:
– Я сама себя боюсь. Кстати, с чего вы решили, что меня можно называть по имени? Не помню, чтобы я вам это разрешала.
Швецов задумчиво отвел взгляд:
– Язык не поворачивается называть по имени-отчеству после того, что между нами было. Я вообще считаю, что после этого должен на вас жениться. Но, боюсь, с такими взглядами окончательно прослыву в ваших глазах провинциалом.
В карих глазах искрилось жидкое золото, будто отблески ночного костра.
Инга уловила иронию, пробормотала:
– Прекратите эти идиотские намеки, – а рука невольно потянулась к пуговицам на блузке, щеки предательски покраснели. Она откашлялась, прогоняя неловкость. – Что вы собираетесь делать с вашим чудо-списком?
Швецов стер с лица улыбку, посерьезнел:
– Будем отрабатывать все версии. И начнем с того, что отправим вас домой спать: вам надлежит изображать спокойствие мультяшного Угвея.
Посиделки
Кроме шуток: он выставил ее за дверь ее собственного кабинета!
– Не заставляйте меня перекидывать вас через плечо и выносить из офиса, – проговорил, вручая джемпер и сумочку.
Инга вырулила на проспект. Пустынный в этот час, почти сказочный. С влажным после дождя асфальтом и россыпью огней, помноженной бликами. Инга приоткрыла окно иномарки, вдохнула влажный воздух. Хорошо-то как. Так хорошо, что никуда не хотелось. Ни домой. Ни в гости. Не хотелось говорить, объяснять, улыбаться.
Хотелось еще вот этой свежести на щеках и искрящегося полумрака.
Съехав с моста, на притормозила, прижалась к обочине. Вышла из машины и подставила лицо ночному небу. Изморось поцеловала лениво, смахнула усталость. Легла на плечи легким покрывалом. За спиной шелестели авто, торопились, жались к стоп-линиям у светофоров. А она стояла на мосту, позволяя себе не думать, не решать, не чувствовать.
Пять минут. Всего пять минут, ей больше не надо.
Она оперлась ладонями в скользкий парапет, заглянула в тягучие воды Москвы-реки. Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии
[7]… Швецов прав в том, что нужно переключиться на что-то. Тогда она увидит ситуацию в новом, скорее всего, единственно правильном свете. Оказаться над проблемой, а не в ней.
