– Татьяна Дмитриевна! Ну как же так?
Павлова устало облокотилась на стол, чуть подалась вперед:
– А что вас не устраивает, Руслан Федорович? Или вам отмена во второй инстанции нужна?
– Да отчего ж сразу отмена?! Ну, ответчик же и впрямь мутит!
Павлова переложила дела слева направо, бессмысленно и бесцельно, словно не хотела на него смотреть:
– Вот вы это и будете выяснять. Слава Богу, уже без меня.
Руслан подавился заготовленной фразой.
– Не понял?
– А я в отпуск ухожу. Дело Золотаревой передаю другому судье.
Руслан широко улыбнулся:
– Так внезапно? В отпуск? А дело передаете Ибрагимовой, как я полагаю.
Павлова внимательно на него посмотрела. Глаза у нее яркие, пронзительно-серые:
– Правильно понимаете.
Руслан всё понял еще когда увидел доверенность нового представителя Чеботарева: ЗАО «Родимич» в лице генерального директора Баранова Виктора Сергеевича. Ни много ни мало. И приказ от его же имени на имя старшего юрисконсульта Дротикова А. Б. на представление интересов клиента Чеботарева.
Выходя из здания суда, Руслан включил телефон. Тот приветливо моргнул синим, настойчиво загудел. Новое сообщение.
Он нажал на экране белый мигающий конвертик, подождал, пока загрузится.
«Твоя курица у нас. Не вякай и жди распоряжений, иначе получишь ее частями».
11
Эти сутки я сходила с ума.
Дом, в котором я оказалась, был пустой, хоть и обжитой. Складывалось впечатление, что хозяева приезжают часто, но не живут в нем постоянно. На полке рядом с беленой печью я нашла жестяные банки с гречкой и пшеном, холщевый мешочек с высушенной домашней лапшой, несколько банок с тушенкой и рыбными консервами. В отдельном мешке лежали соленые сухари. Кадушка у двери была доверху наполнена свежей водой.
Голодом меня уморить не планировали. И мучить жаждой тоже не собирались.
Тогда зачем я здесь? Я покосилась на вязанку дров у печи.
Первое, что пришло мне в голову – дурацкий розыгрыш Столбова. Нечто подобное он уже изображал на втором курсе института: ряженые, похищение, правда, в тот раз без усыпляющей веществ, а потом – раз, и он на белой «четверке». Я его уже тогда чуть не прибила и вроде однозначно дала понять, что мне такие шутки не нравятся.
– Идиот! – Это было единственное оправдание повторного похищения.
С другой стороны, его, кажется, тоже звезданули. Или нет?
Во всяком случае, я решила подождать утра – всё равно сколько ни вглядывалась в темноту за махоньким оконцем, ни одного проблеска света от человеческого жилья не нашла. Так что смысла выламывать дверь и бежать ночью по лесу я не видела.
Я побродила по дому. Откусила кусок хлеба, вкусного, свежего. Захотелось пить – попила. Свет в доме не горел, свечу я не зажгла. Ночь за окном была лунная и звездная, видно было и без этого.
В углу, в изголовье кровати, на резной подставке с вышитым красным крестиком полотенцем, стояла икона. Лампадка, понятное дело, давно погасла.
Я забралась туда, осторожно взяла в руки икону, поднесла к окну: на меня, тихо искрясь в лунном свете, строго смотрела Богоматерь.
– Вот те раз. Похитители, а верующие, – пробубнила я.
Икона еще больше убедила меня, что это дело рук идиота-Столбова.
Я не искусствовед, конечно, но мне показалось, что она пусть и не древняя, но старая: толстая, высушенная до звонкой легкости, доска покрыта с обоих сторон белоснежной грунтовкой, лик изящный, потемневший, позолоченный нимб. Такую вещь на чужого человека не оставят. Еще одно очко «в пользу» Столбова.
– Ну, гад, появись только.
Побродив еще немного по дому, я окончательно успокоилась, и прилегла.
Сон не шел.
В доме беспрестанно что-то поскрипывало. За окном шумели деревья, то и дело резко вскрикивала сова. Пару раз мне показалось, что под окном кто-то ходит: слышались неторопливые шаги по прошлогодней листве, любопытное фырчание, а за ним – тихий угрожающий рык. Я подскочила, и, стараясь остаться незамеченной, на цыпочках подошла к окошку. Но глаза упирались словно в стену в темный и неприступный лес.
Над горизонтом уже стала заниматься заря, когда я, наконец, заснула. Будто с головой в омут окунулась.
Подскочила от тихого, незнакомого шороха за окном: по залитому ярким утренним светом двору, мимо дома, торжественно покачивая ветвистыми рогами, прошел лось. Принюхался, ткнулся носом в оставленное сено, шумно выдохнул.
Я замерла. Это куда ж меня этот идиот Столбов завез, что здесь лоси непуганные ходят?
– Вот зараза, – это я не о лосе, конечно, подумала, о Пашке. Представлялось, как я его придушу собственными руками. И мне за это ничего не будет – сошлюсь на состояние аффекта.
Есть хотелось ужасно. Оставленный вечером ломоть хлеба я давно умяла, а как приготовить ту же кашу – не имела понятия, ибо печь не топила отродясь. Пошуршав на полке с продуктами, достала тушенку и сухари. Консервного ножа, естественно, нет.
– Ну, Столбов, ну, экстремал, – бормотала я, выискивая по углам, – хоть бы тебе жена досталась кривоногая и криворукая… Чтоб тебе всю жизнь самому консервные банки зубами открывать.
Я не знала, какие еще ругательства и проклятия можно обрушить на голову этого ненормального, чтобы получилось адекватно и пропорционально тому, что он натворил.
К собственной радости в здоровой жестяной банке под печкой нашла кухонный нож размером с небольшой самурайский меч. Повертела в руках, примеряясь. Вертикально приладила острие к крышке, с силой ударила по рукояти. К моему счастью, жесть подалась, лезвие вошло на несколько сантиметров внутрь банки. Чуть наклонив нож, попробовала аккуратно увеличить разрез, чтобы туда хоть ложка могла поместиться.
– Черт тебя дери, Столбов! Женишок хренов, – захлебываясь слюной, порезав в нескольких местах пальцы, я уже не могла играть роль приличной дамы. Ничего, кроме нецензурной брани в адрес этого дурака, у меня не осталось.
Еще полчаса возни вокруг тушенки, и передо мной на столе стояла измятая, истерзанная банка, руку саднило от тонких рваных порезов, а желудок счастливо урчал, принимая в себя соленые сухари и холодное консервированное мясо.
Но больше всего меня угнетало безделье.
Запертая в четырех стенах, в чужом доме, без связи (сумочки с телефоном не было) я долго пялилась в окно, но картина там не менялась. За исключением зашедшего лося больше никто на поляну не выходил. Лес мерно шумел листвой, щебетали птицы, в окно билась летающая мелюзга: комары размером с пятирублевую монету, оводы, жирные откормленные мухи. То и дело мелькали перламутровые крылышки стрекоз.
