* * *
В кабинет заглянула Арния Николаевна:
– Руслан Федорович, уже четыре, – она поправила прическу. – Я пойду. Вам еще кофе сварить?
Руслан устало проморгался:
– Спасибо, моя дорогая Арния Николаевна! Не надо. Больше – не могу.
– Домой пойдете?
– Обязательно! Вот прямо сейчас и пойдем, да, Боря?
Борис вынырнул из-за монитора:
– А?
Руслан потер подбородок:
– Я говорю, домой иди уже!
– А вы?
– И я.
Арния Николаевна улыбнулась:
– Ну, тогда я за вас спокойна, – и прикрыла за собой дверь. По коридору прошелестели ее шаги.
Борис задумчиво смотрел на покрытый трехслойным ворохом папок стол: толстые подшивки, блеклые картонки с надписью «Дело», из которых торчали в разные стороны карандаши и ручки, служившие закладками… И не решался нарушить их стройный порядок.
– Борь, что у нас сейчас в кино идет? – Руслан подошел к окну, любуясь панорамой Москвы, укутанной тонкой пеленой смога.
Борис аккуратно, чтобы не выронить карандаши и ручки из папок, приподнял крайнюю стопку и понес ее в шкаф:
– Да муть всякая. Или мультики.
– Жаль.
– А че?
– Ни «че», Борь! Ты ж адвокат будущий! – Руслан поднял вверх указательный палец. А Боря покраснел. – А ты «чекаешь»… Девушку собирался пригласить. А на муть вести не хочется, – он помолчал. – Хочется впечатление произвести.
Борька замер со следующей партией папок, вытянул в задумчивости тонкую шею. Его брови поползли на лоб, глаза просияли:
– Точно! Есть, Руслан Федорович! Есть! В «Парадизе» сегодня «Меняющих реальность» показывают с Мэттом Дэймоном!
Руслан отвернулся от окна, уставился на помощника:
– «Парадиз»? Это где?
– Ну, «Парадиз», – Борис развел руки, удивленный тем, что шеф не знает такого заведения, – это частный кинотеатр, очень классный, элитный. Уютные диванчики, вкусное меню. Там, правда, клубная система, но я что-нибудь придумаю, – добавил он, уже хватаясь за сотовый.
Руслан плюхнулся в кресло:
– Борь, откуда такие связи? Колись по-быстрому.
Рыжиков покраснел.
– У меня там мама работает…
6
Слава Богу, никто не заговаривал со мной про Пашку.
Вчера вечером он собрался сам и увез тетю Свету. Та, конечно, любопытно вертела головой, поглядывая то на меня, то на племянничка. Но Столбов сказал, что ему позвонили с работы и ему надо срочно ехать.
Хоть на это мозгов хватило.
После его отъезда я ушла к себе. Разговаривать ни с кем не хотелось. Объяснять что-то – тем более. Я легла и притворилась спящей.
На душе было гадко и противно. Словно перебирало липкими холодными лапками стадо лягушек. Или как там называются лягушачьи популяции?
Пару раз около двери осторожно скрипели чьи-то шаги, но никто не посмел зайти. И мне, наконец, удалось подумать.
Шесть лет.
Черт возьми, как много и как мало.
Я уже забыла его. Руки, глаза, волосы. Его голос стёрся из моей памяти, покрывшись толстым слоем пепла.
И вот на тебе. Появился, и сердце, словно предатель, опять стучит неровно. И руки дрожат. И дышится с трудом. С обидою.
Пашка, в общем, неплохой парень: внимательный, заботливый. Только очень уж ему хотелось славы и высот. Мы с ним были красивой парой, так все говорили. Он – высокий, с прямым и властным взглядом. Я – ослепительно рыжая, яркая. Лучшие студенты на курсе. Блестящие перспективы.
И вот «всплыл» мой старый, всеми забытый, ничем более не подтвержденный диагноз.
И всё в один миг рухнуло.
Я попала в «серые» списки. О серьезной работе, карьере можно было забыть.
Господи, у меня до сих пор мурашки по коже, как вспомню то время…
Пашка, кстати, держался. Доказывал. Убеждал. Поддерживал. Однажды пришел ко мне с огромным букетом сирени, глаза горят, щеки пунцовые.
– Лидка, – говорит, – выходи за меня!
А потом с ним переговорил его научный руководитель, и еще завкафедры… И Пашка сник.
Помните, у Есенина?
…Лицом к лицу,
Лица не увидать,
Большое видится на расстоянии…
Пашка тоже стремился «за новой жизнью, новой славой».
Я так и не смогла сказать своим, что случилось. Сказала: «Решили расстаться». А что, зачем и почему – не смогла.
И все эти годы старалась вычеркнуть из своей памяти эту историю.
* * *
Я встала ночью, когда окончательно стихли все шаги в доме. Осторожно спустилась на первый этаж. Устроилась на веранде, укутавшись в большой мамин платок.
Где-то тоскливо пел сверчок.
Скрипнула дверь, и на пороге появилась Женька, заспанная и всклокоченная. Присела рядом.
– Лид, мы все поняли только одно: что мы ничего не поняли, – я закрыла глаза. – И что не всё знаем, тоже поняли. И лезть к тебе не будем с вопросами. Не прячься от нас, хорошо?
Она порывисто обняла меня и проскользнула в дом.
А я подумала: может, оно всё к лучшему? Может, мама права? «За плечами, не должно оставаться незавершенных дел», – так, кажется? Может, действительно всё должно «перегореть в пепел»? Никто не говорил, что лекарство должно быть сладким, а исцеление – мгновенным и безболезненным. Может, что-то должно произойти, чтобы сердце томно не сжималось от его прикосновений? Чтобы голос не дрожал?
Я резко встала. Прошлась по веранде, словно взвешивая свои силы.
Снова села. Мысли кружились в вальсе. А в голове начал созревать план.
* * *
К вечеру опять начал моросить дождь.
Наташка с Женькой азартно разгадывали кроссворд. Отец, лениво подремывая, читал книжку, иногда вздрагивая от резкого хохота девчонок. Мама убежала «ловить» тесто, так как сегодня очень захотела покормить нас пирожками с картошкой.
Я, собственно, эту картошку и чистила, когда у ворот зашуршал гравий. Женька насторожилась и посмотрела на меня. А через мгновение во двор заглянуло улыбающееся лицо моего вчерашнего знакомого:
– Уважаемым хозяевам, здравствуйте!
Отец приоткрыл глаза, неторопливо поднялся.
Я замерла.
– Ого! – вырвалось у Женьки.
Наташка, таращилась то на нее, то на меня:
– Чего это? А кто это? Ты его знаешь, да?
