Глава 4
Толлеус. Без претензий
– Тут это… Искали вас! – такими словами встретил Оболиус старика в ответ на вопрос: «Все ли было в порядке в мое отсутствие?»
– Кто? – сейчас же встрепенулся Толлеус, который только что вернулся из вояжа в Боротон.
– Да Креп, сын печника Гремихи.
Искусник заметно расслабился:
– И что ему надо?
– Мать у него третий день разродиться не может, хворает через это сильно. Вот отец и послал узнать, не можете ли вы пособить с этим и сколько за услуги возьмете. А так как будто спокойно все. Вчера, как велели, ездил на луга. Как велели, ничего там не трогал, только посмотрел. Плетение, что велели понять и повторить… Тут не совсем…
– Обожди, – перебил Толлеус отчет ученика. – Что там с болящей? Давно приходили?
– Утром, – пожал плечами Оболиус. – А какая разница? Все равно с них много не возьмешь.
– Это смотря чем брать! – расплылся в жабьей улыбке старик. – Вот сейчас похлебаю горяченького с дороги – и сходим-посмотрим!
Примерно через час, когда солнце уже скрылось за горизонтом и о нем напоминала лишь светлая полоса неба на западе, парочка отправилась навестить роженицу. Причем Оболиус вел с собой Бульку. Без веревки, при этом вышагивал сам, выпендриваясь перед стариком, хотя тот, похоже, этого факта даже не заметил и по достоинству не оценил.
Когда парень не отвлекался на животное, он все свободное время тратил на безуспешные попытки увещевания своего учителя:
– Не надо с роженицей связываться! Случись что с младенцем, на нас свалят! Ой не к добру это! Не просто же так баба третий день лежит!
Толлеус внимал молча. Наконец остановился и ответил, постучав себя по виску пальцем:
– Они говорят, что нам польза будет!
Дальше ученик шел молча, лишь бросая внимательные взгляды на учителя.
В деревнях ложатся рано, так что многие окошки в домах уже были темны, а скотина и пернатые давно загнаны в хлева и птичники. Однако в доме печника явно еще не ложились – лучины теплились сразу в нескольких окнах, а по двору бродили свиньи, про которых все забыли.
Уже на крыльце стали слышны стоны измученной женщины, поэтому стук в дверь внутри услышали не сразу. И почему-то сразу не заметили светляк искусника, которым он освещал себе дорогу.
Наконец из дома выглянул взъерошенный мужик богатырского роста, так что ему пришлось согнуться, чтобы не удариться головой о низкую притолоку. Он не успел ничего сказать, как Толлеус полувопросительно-полуутвердительно уточнил:
– Хозяин?
Мужик кивнул.
– Здравия в дом, любезный! – Старик потеснил печника и уверенно вошел в сени. – Сказывали, будто звал?
– Да, господин, – ответил мужик смиренным голосом, который совершенно не вязался с его рослой фигурой.
– Ну так что за дело? – степенно спросил искусник, приняв образ властного и сильного человека.
– Жена моя, Крася, никак не разродится. К ведьме посылали, так, как на грех, нет ее. А тут вы…
– Я не ведьма! – басовито прогудел Толлеус, отчего мужик от неожиданности втянул голову в плечи, а Оболиус, незаметно стоявший сзади, удивленно покосился на учителя.
Гремиха несколько мгновений смотрел на старика, явно желая, но не решаясь объяснить, что ему без разницы.
– Неужто… не поможете… по ведьминой цене? – наконец выдавил он из себя.
– Родить за нее не смогу, с брюхатыми дел иметь не доводилось. Но кое-чем помогу, – так же важно и неторопливо сообщил искусник. – Только не за деньги, а чтобы он, – тычок в опешившего Оболиуса, – учился. С него работа, с меня пригляд – согласен?
Похоже, печник планировал все несколько иначе, но новый стон из-за двери в светлицу заставил его понуро кивнуть.
Не успел старик пройти дальше, как ученик вцепился сзади в плащ и стал дергать назад.
Обернувшись, Толлеус увидел глаза пацана, горящие неподдельным испугом и мольбой. Хихикнув, искусник втащил ученика в помещение следом за собой.
– Куда с пацаном?! – взвилась какая-то старуха, хлопотавшая с тряпками и водой над дородной невысокой женщиной в одной домотканой рубахе.
– Куда со зверюгой?! – заверещала она еще громче, когда следом за Оболиусом в светлицу сунула морду Булька.
– Помолчи! – рыкнул на повитуху старик, в сердцах стукнув тростью по полу.
Бабка тут же умолкла. Возможно, больше, нежели суровый голос искусника, на ее поведение повлиял светляк, повисший по центру помещения, озаряя самые дальние уголки.
– А теперь толком рассказывай, если знаешь, что за хвороба, – сбавил тон искусник.
– Ребенок не первый, а тут который день разродиться не может! Видно, сглазил кто…
Старик поморщился:
– А ребенок-то что, толкается?
– Толкается, еще как! – с готовностью подтвердила бабка. – Вон какой богатырь!
– А что по сроку? Носила как? Может, болело что? Кровь шла? – с видом знатока засыпал ее искусник вопросами.
– Ничего не было. Может, переходила только. Аккурат к началу дождей ждали. Ай, верно: дождевое проклятие виновато! Сырость кончилась, тут и роды начались!
Толлеус едва удержался, чтобы не сплюнуть на пол.
– Да просто ребенок велик! Мужик у нее вон какой здоровый, а сама она ему до груди едва достает, вдобавок переходила. Проклятия им всюду мерещатся. Ну! – повернулся старик к оробевшему ученику. – Смотри ауру и рассказывай, что видишь.
Парень послушно повернулся к роженице, на которую старался не смотреть.
– У нее как будто две ауры! – возвестил он, довольный своей проницательностью.
За что сейчас же получил тростью в бок:
– Она же на сносях! Что, в первый раз, что ли, брюхатую бабу увидел? Ты же похвалялся, что давно ауры видеть умеешь.
– Да я просто… – покраснел Оболиус.
– Ладно, давай дальше, – взмахом руки прервал его оправдания старик.
– Бледная она какая-то. Цвету не хватает!
– А вот это ты прав. Вымоталась она, сил нет. И так видно даже: лежит, стонет. В сознании али нет – непонятно. Но ты-то понимаешь?
– Без сознания, – тут же доложил олитонец, чем заслужил одобрительный кивок.
– Ну а что там с проклятиями, без которых тут не обходится ни одно событие? – При этих словах искусник повел рукой в сторону притихшей повитухи, поджавшей губы.
– Так ведь я это… Не видал их никогда… – начал мяться Оболиус. – Вот разве что тут что-то красное…
– «Не видал», – передразнил его Толлеус. – Видал, и не раз. Только не знаешь, куда и на что смотреть. Я, правда, тоже не шибко. Но Маркус в посольстве объяснил, показал. Это в войну мы как неграмотные все ходили… Да… Не вижу я тут никаких проклятий. А красное – боль это. Как воспаление на коже. У меня такого красного тоже хватает. Неужто не замечал?
