Смотрите, что получается: мы имеем дело с россыпью маленьких задач, которые невозможно решать последовательно, но ведь сказанное верно не только в отношении тренинга каких-то навыков и умений, оно и в жизни так. Что происходит с нами, когда мы учимся чему угодно, все мы помним. Мелкие действия соединяются в более крупные единицы, которые потом даже не всегда удается разложить на составляющие: нам дела нет до этих составляющих, мы уже научились, это работает.
Человеческая речь, пусть даже и публичная, тоже состоит из более крупных единиц, которые естественно, через опыт – пусть мы даже его не вполне осознаем – объединяют ответы на все наши «что», «как», «когда», «кому», «зачем». И ведь получается! И если мы хотим, чтобы получалось лучше для нас самих, аудитории и дела, ради которого мы перед ней и стоим, стоит обратить внимание не только на «мелочевку», но и на то, на чем держится соединение отдельных параметров.
Все мы интуитивно понимаем, что разные цели, аудитории и содержание просят чуть разной отделки, разного контакта. Наш голос, если мы не чрезмерно озабочены чем-то своим, послушно и чаще всего вполне адекватно следует за этим образом, слова мы тоже подбираем подходящие.
«Что-то» за нас решает, причем чаще всего правильно, когда подойти к аудитории поближе на три шага, а когда отойти. Самое интересное, что все это мы придумали не сами, а как-то незаметно впитали, подсмотрели, подслушали. Момент «сборки» даже и вспомнить невозможно: как-то сложилось. Вопрос: что?
Что дает нам ощущение уместности, уверенность – и освобождает нас от сознательных раздумий по сотням мелких вопросов во время выступления?
Ответов, наверное, может быть много, но мне нравится один. Удобная и достаточно крупная единица, которую не надо собирать всякий раз по частям, – это речевая роль. В науках о языке ее определяют как «нормативную, одобренную обществом манеру речевого поведения, которое соответствует статусу языковой личности», ну и ладно. Нас больше интересует практическая польза и возможности, которые она дает.
Давайте, дорогие мои, рассуждать наивно, как будто бы никаких наук о языке и нет на свете. В разных ситуациях мы говорим по-разному – так? При этом нас все-таки узнают и с другими людьми не путают – так? Значит, есть у нас некоторый репертуар речевых ролей, и это наш способ вписываться в ситуацию – конечно, в меру доступного нам понимания. Но есть одновременно и что-то неизменное, оно и позволяет нам оставаться самими собой.
Нажитый репертуар речевых ролей связан с опытом, с разнообразием ситуаций общения, в которые мы попадали в жизни, но не только. Он связан еще и с тем, какие стили и манеры публичной речи мы вообще встречали, что считается правильным и уместным в нашем окружении, кому мы невольно, хоть чуть-чуть, но подражаем.
Речевая роль – это наш способ существования, но она же отражает наше понимание ситуации.
Если мы воспринимаем свое выступление как ответу доски, невесть откуда возьмутся и поза, и голос, и способ структурировать содержание, и нежелание смотреть в глаза, и все остальное. Если же мы втайне полагаем, что свою аудиторию сейчас будем чему-нибудь учить, все остальное тоже подтянется, легкий оттенок менторского тона, категоричность суждений, выбор слов.
Это если брать простенькие и потому грубоватые примеры.
На самом деле все гораздо интереснее, потому что за привычными и знакомыми ролями хоть чуть-чуть, но проглядывают другие – те, которые нам в принципе доступны, но которым не дано развернуться и проявляться.
И вот как раз эти «речевые роли за кулисами» могут помочь сделать нашу публичную речь гораздо свободнее, интереснее и для слушателя, и для нас самих. Прежде чем рассказать, как это делается, я еще немного позанудствую, уж потерпите.
От подробного разговора о том, кто и что думал о ролях, я вас – так и быть – избавлю. А скажу только самое необходимое. Давайте вспомним, что все роли предполагают взаимность: король и свита, кошка и мышка, мать и дитя, нападающий и вратарь – в публичном пространстве все то же самое. Обозначая своим поведением, словарем, речевой стилистикой ту или иную роль, мы предлагаем сыграть аудитории дополнительную. Она может на это пойти, а может и не пойти. Воображая про аудиторию что-то касающееся ее роли, мы тоже принимаем или не принимаем дополнительную.
Классика: молодой и амбициозный выступающий, умница и эксперт, приписывает аудитории намерение его оценивать и только оценивать. Может, это так. А может, и нет – но его фантазия такова. Стало быть, он видит перед собой нечто вроде экзаменационной комиссии. Если он принимает «расклад», мы услышим речь отличника на экзамене. Возможно, это существует только в его голове, возможно, основано на опыте и ему случалось работать с аудиториями, которые «предлагали» именно этот расклад. И тут уж от него зависит, остаться в рамках схемы или отступить от нее. Как? – понятно, заговорив иначе, из другой речевой роли. Скажем, как узкий специалист в своем деле – с коллегами, которые тоже эксперты, но немного в другом. Отсюда сразу возникает масса практических следствий. Например, становятся возможными вопросы к аудитории, чего в первой схеме быть не может просто по определению. Сами вопросы тоже подсказываются ролью: нельзя спросить, «все ли понятно», это лекторский, учительский вопрос. Но спросить о том, встречались ли коллеги с идеей (технологией, препаратом, рецензией – неважно) в своей практике, если это смежная область деятельности, – можно. Разумеется, если ты уверен, что произносишь не совсем уж банальные вещи, которые знают все.
Резюме: роли взаимны, а наше представление о том, кто мы аудитории и кто она нам, можно обдумывать и менять. Более того, даже если эти представления правильны, а в это верится с трудом, поскольку аудитория состоит из разных людей, у нас есть возможность изменить «диспозицию» за счет собственной речевой роли. Не хочешь вещать и видеть, как слушатели один за другим отрубаются, а на заднем ряду вовсю идет сражение в морской бой, – попробуй стать не учителем, а кем-нибудь еще.
Второе, что важно понимать и помнить: роли материальны, телесны. У речевой роли есть не только лексика, грамматика и стилистика, но еще и характерные для нее взгляд, жесты, манера двигаться, – и все это не требует обдумывания, а появляется как бы само. На самом деле, это разумно: все мы хотим знать, кто перед нами и как с ним обращаться. А это можно только показать. Вот мы все и показываем. Отсюда следует многое. В частности, возможность менять речевую роль не «от головы», а «от тела». Более того, из «перетренированных» ролей – вроде нашего несчастного школьника, отвечающего у доски, – без изменения физических действий и ощущений не выскочить никак. Оставьте тело семиклассника у доски – глаза в никуда, стойка столбом, руки мертвые или теребящие листочки, – и оно «утянет» в сторону этой роли все остальное: интонацию, темпоритм, лексику с грамматикой. А поскольку где проблема, там и ресурс, это подсказывает нам и обратный путь: в другой «шкуре» речь изменится. Может измениться, если «шкура» подходит, нравится, дает возможность контакта с аудиторией на взаимоприемлемых основаниях.
