Понятно, что эти личные желания родились не вчера и работа с ними, по большому счету, не входит в задачи тренинга. Но иногда все-таки приходится и с этим немного поработать, потому что уж очень эти «закулисные страсти» порой начинают управлять поведением, мышлением и, уж конечно, эмоциями говорящего. И если хорошо подготовленное и отрепетированное выступление еще позволяет кое-что скрыть, то при ответах на вопросы это куда труднее.
Вот, к примеру, корпоративный тренинг для восьми топ-менеджеров одной торгово-производственной компании. В ближайшем будущем все восемь будут общаться с прессой и телевидением в своих регионах – так надо. Что именно им надлежит поведать о достоинствах и перспективах компании, решено и подписано. И как только мы начинаем моделировать ситуацию интервью или выступления в телестудии, становится ясно: фантазии о кровожадных журналюгах, которые вопьются в бедного руководителя и котлету из него сделают, как-то уж очень ярки.
Понятно, что в общении с медийным народом всякое бывает, потому и работаем над этим, но понятно и другое: если заранее воспринимать ситуацию общения с прессой как только лишь опасную и унизительную, эффективность публичного предъявления пострадает, и сильно.
Потому что на всех восьмерых красавцах написано страстное желание не сболтнуть лишнего и вообще уйти из этой студии живым (все это еле прикрыто протокольными улыбками и «открытостью», которые даже малое дитя не обманут). В порядке самозащиты, как это часто бывает, ребята начинают говорить как по писаному – и слушать это невозможно.
Окажись на месте «кровожадного журналюги» даже мать Тереза, от скуки и формальности произносимого у нее возникло бы искушение хоть как-то оживить, сиречь обострить, ситуацию – спросить что-нибудь неожиданное, нарушить стилистику «отчетного доклада по проделанной работе».
И смотрите, что получается. Любой живой и неожиданный вопрос тут же будет воспринят как посягательство, подтвердив тем самым изначальную фантазию о том, что «эти продажные мерзавцы» – дальше про шакалов в лучшем случае, и круг замкнулся. Мы все понимаем, что в студии сидеть будет далеко не мать Тереза. Но включаться в эту ситуацию, надев для защиты поверх пиджака пуленепробиваемый рекламный бронежилет с логотипом компании, тоже как-то глупо.
И я не знаю лучшего способа разомкнуть этот порочный круг, чем обмен ролями с «мерзкими, опасными, продажными». Потому что видно по некоторым деталям в поведении моих уважаемых участников тренинга, что есть здесь и еще один нюанс: они волнуются и даже побаиваются, руководство ожидает от них блеска и повышения престижа компании и уж точно проявит настойчивый интерес. А люди они все-таки непубличные и на феерический успех всей этой затеи не очень полагаются. И как уверенному и энергичному человеку, который волнуется и побаивается, совместить все эти не очень приятные чувства и сохранить лицо? Разумеется, перед ним должен сидеть мерзкий кровожадный монстр или настырная идиотка, то есть ничего хорошего тут быть не может по определению, он же просто честно выполняет возложенную на него задачу.
Боже, каких чудовищ они изобразили в ролях представителей прессы и телевидения, как отыграли в этих карикатурах гнев и тревогу, которые вообще-то были связаны совсем с другими персонажами. Но «другие персонажи» неприкосновенны, а повесить всех собак на журналистов проще простого, и главное, ничего тебе за это не будет.
И вот что интересно: в ролях «журналюг» мои замечательные топ-менеджеры были куда живее, ярче и потому интереснее, чем в собственных «корпоративных доспехах». Хохот стоял, обнаруживались скрытые актерские таланты, полным ходом шло отыгрывание этого кошмара наяву, – а доспехи, между тем, слегка расшатывались, подтаивали, и уж когда немного подустали добры молодцы, кто-то из них возьми да и скажи: «Ну, теперь перед какими угодно журналистами мы за себя постоим», другой в ответ: «Они же тоже разные бывают, это мы на всякий случай готовимся к худшему», а третий добавил: «Если сидеть и зажиматься, толку все равно никакого. Дело же не в них, от нас тоже что-то зависит. В переговорах же мы перехватываем инициативу, с возражениями работать умеем, так в чем дело? Да, это не наша игра. Но в принципе нам тоже есть о чем рассказать».
И стали мы вспоминать о третьем незримо присутствующем действующем лице – об аудитории, зрителях-слушателях-читателях. На самом-то деле адресатом коммуникации являлись они. И появился у нас третий стул, и стали мы думать о том, какие факты, образы, запоминающиеся словечки могут быть интересны этому реальному адресату. Тут-то дело и перешло в рабочую плоскость, а именно: как использовать любой вопрос в качестве… правильно, повода.
Мой фирменный рецепт работы с непродуктивными фантазиями-установками в отношении аудиторий и особенно людей, задающих неудобные вопросы, примерно таков: сначала поймать, а потом сфокусировать и довести до плакатной яркости эту самую фантазию – а это означает, что нужно сыграть свои собственные «страшилки». Когда они материализованы и показаны, становится ясно: во-первых, не такие уж страшные, а во-вторых, – даже с такими можно разговаривать, можно найти хоть какую-то точку контакта. И совершенно не обязательна всякая там психологическая рефлексия: мол, это проекции наших страхов и всякое такое.
Умоляю, никакой психологии.
Бог с ними, с журналистами. Для большинства участников наших тренингов это все же фигуры мифические, интервью давать они будут еще не скоро, пока достаточно и обычной аудитории. И почти в каждой такой обычной аудитории найдется несколько персонажей, чей звездный час пробил. Все мы их встречали, а некоторыми из них даже бываем сами.
Вот суховатая дама неопределенного возраста, пожизненная отличница. Всегда задает вопросы подчеркнуто корректно, часто стоя и держа в руках блокнот или папку, поскольку все очень серьезно. Любит слова «алгоритм», «технологии», «система управления» – хоть чем, но непременно «система управления». Задавая свой вопрос, стоит обычно немного боком и держится нейтрально: только факты, все как у больших. Сам же вопрос зачастую таков, что коротко на него ответить невозможно, нужны аналитические выкладки и прочая тяжелая артиллерия. И невооруженным глазом видно, что ничто другое ее не устроит. Вот и получается, что, не имея в виду ничего худого, она создает проблему: так, как нужно ей, отвечать невыгодно, а отказаться отличнице тоже нельзя.
Вот резонер, превращающий свой вопрос в небольшое выступление, иногда с попыткой рассказать о своем богатом профессиональном опыте, притом рассказать все. Молочный брат Антонины Васильевны, прорвавшейся в прямой эфир – в том смысле, что потребность вещать и делиться опытом у них запасена давно и в огромных количествах, как когда-то запасали крупы, и их запасы тоже не пощадил коварный жучок… Перебить резонера трудно, а порой и опасно. Утешает лишь то, что порой в длинном и выстраданном монологе попадется пара слов или фактов, зацепившись за которые можно эту речь развернуть.
Вот знайка – он же умник, он же эксперт, он же непризнанное дарование. Всегда противопоставляет свои источники фактов и сведений тем, которыми пользовался выступающий. Всегда готов с ленинским прищуром усомниться в компетентности. Профессорские очки сидят на его носу как влитые. Того и гляди скажет нашему бедолаге-презентатору: «Учите матчасть, молодой человек!».
