Переливаю в тарелку грибной крем-суп для Киры, и такие ароматы разносятся по кухне, что слюна во рту вырабатывается с утроенной силой. Того и гляди, захлебнусь. Оказывается, я тоже голодный, причем зверски.
Вскоре стол ломится от еды, а я снимаю запотевшую пластиковую крышку с запеченных роллов. Ну, вроде бы все в порядке.
— Кира, иди ко мне, — зову и отодвигаю один из стульев. Специально поставил их напротив, чтобы избежать искушения послать все разговоры к черту вместе с едой.
— Ты ж поговорить хотел, — улыбается, когда помогаю ей присесть за стол, и будто бы случайно касаюсь рукой выемки над ключицей.
— Поговорим, обязательно. Но сначала поедим.
— Слушай, Руслан, — начинает и крутит в руках деревянные палочки. — Если ты хочешь поговорить о прошлой ночи, о том, что у нас нет будущего… не надо, не порть все. Давай останемся тогда отличным воспоминанием друг для друга. Если… если ты боишься, что я начну тебе названивать ночами и плакать, то нет, не стану. Могу даже кровью расписаться.
Она улыбается, хотя в голосе отчетливо слышится дрожь. Неужели в самом деле такую чушь себе нафантазировала?
Ох уж эти женщины.
— В смысле нет будущего? Это еще почему? Лично у меня на него грандиозные планы.
Она пожимает плечами, но взгляд проясняется. Из него уходит тревога, но все-таки нам обоим очень неспокойно. Только по разным причинам.
— Рус… я всю голову сломала, пытаясь понять, что за тема у разговора. Знаешь, сколько самых разных вариантов перебрала? За некоторые даже стыдно, правда-правда. И не смейся, я ведь серьезно говорю.
— А я и не смеюсь, просто… в общем, ешь и не ломай свою умную голову, она тебе еще пригодится.
На удивление мне удается отпустить на время ситуацию и даже утолить голод. Кира ковыряется в тарелке, периодически вздыхает, но все-таки съедает свою порцию. И красивый румянец на слишком бледных щеках появляется. Она такая милая сейчас, такая невинная, юная.
Мне ведь никогда раньше не нравились настолько молодые девушки — кажется, я до сих пор не знаю, как к Кире подступиться, чтобы не сломать окончательно хрупкий стебелек.
Возможно, мне не нужно было с самого начала все это затевать. Может быть, нужно было уехать? Отступиться? Но совсем не получилось. И не получится. Я даже не могу представить, что завтра улечу, оставлю ее тут одну.
— Ты задумался, — замечает Кира и поднимается из-за стола, чтобы собрать грязную посуду.
— Брось, пожалуйста, — прошу, забирая у Киры тарелку. — Не надо оно тебе, потом уберем.
Поднимаюсь на ноги и увожу ее из комнаты. Не могу больше тянуть — лопну и жилы от внутреннего напряжения порвутся с жалобным перезвоном.
— Будешь что-нибудь пить? У меня вино есть, кажется. Виски.
Кира отрицательно качает головой, а мне, пожалуй, пара глотков алкоголя не помешает. Для общего тонуса.
Так, где у нас что-нибудь покрепче?
— Ты же знаешь, что я уволил Егора?
Кира качает головой и следит за мной, расхаживающим по комнате с бокалом в руке, во все глаза.
— Он виноват в бардаке, который устроил в магазине. А еще перед тобой виноват.
— Я не понимаю… это из-за меня, что ли? Не надо было его увольнять, он очень любит работу!
Кира нервничает, и даже ногой начинает притопывать. Не знает, куда деть руки, хватает декоративную подушку и мнет ее, мнет, будто бы тесто.
— Не только, но в том числе. Он и без тебя во многом накосячил. Знаешь, я никогда не знал ответа на один вопрос: какое самое отвратительное чувство из всех? До тридцати пяти лет дожил, а ответ нашел только на этой неделе.
— И какое?
— Разочарование. Я очень разочарован в Егоре. Но еще больше в себе, потому что моей вины там предостаточно.
— Руслан…
— Нет, не волнуйся, по второму кругу это волынку тянуть не стану, но о причинах визита к тебе Виталия расскажу. Я просто не хочу, чтобы ты узнала все это от кого-то другого. И я совсем не знаю, чего ждать от Виталия.
— Ты с ним знаком?
— Заочно, да. Но начну с самого начала, пожалуй.
Я присаживаюсь на журнальный столик напротив Киры, допиваю виски и отставляю за спину стакан. Беру холодные ладони Киры в свои руки, поглаживаю большими пальцами мягкую кожу, массирую суставы, согреваю. И говорю, глядя прямо ей в глаза.
— Егор учился в школе вместе с девочкой Таней. На первой торжественной линейке она дала ему по голове букетом гладиолусов, а он толкнул ее в лужу. Дня не проходило, чтобы кто-то из них не жаловался учительнице на проделки другого. Они рвали друг другу одежду, портили канцелярию, потом бурно мирились и ходили за ручку, до следующего инцидента. Детская любовь — штука забавная, но как оказалось некоторые так и не вырастают из коротких штанишек.
— Я однажды видела ее. — Кира улыбается и переплетает наши пальцы. — Мы гуляли с Егором по бульвару, а она выходила из кафе. Мне она милой показалась.
— Она неплохая девушка, просто… Они все время то расставались, то сходились. Дрались, целовались, вечно на адреналине, на эмоциях. Какая-то дикая страсть, от которой лекарство — лоботомия, наверное.
— Он любит ее все еще, да? — тихо спрашивает Кира, а я киваю. — Да, такая любовь, наверное, так просто не проходит.
— Это одержимость.
— Тем более, — грустно улыбается Кира, а ее руки становятся совсем ледяными, несмотря на все мои усилия их отогреть.
— Виталий — жених Тани. Она собиралась за него замуж. Как я понял сегодня, скоро он станет бывшим.
— Ого, — выдыхает и даже присвистывает. — Знаешь, что он мне сказал? Ему не нравится слово “бывший”. Наверное, намекал на что-то или почувствовал. Или предупреждал.
Я подхватываю Киру под колени и подтягиваю к себе. Мне хочется, чтобы она стала ближе сейчас, а еще хочу хоть как-то удержать. Кира протягивает руку, проводит по моей щеке и задумчиво улыбается.
— В этот раз я думал, что они расстались навсегда. Честно, я этому радовался. И если бы… если бы не мой загул с Виолеттой и ваше поразительное сходство, благословил и глазом не моргнул. Хоть и считал, что месяц — это мало, и вам еще можно погулять.
— Они… они снова помирились, да?
— Да, сегодня. Ты же знаешь, я отправил Егора к своему лучшему другу, тот ему как второй старший брат, мы с Артемом с детства дружим. Но младшенький идиот сбежал через окно, встретился с Таней. Ну и вот, помирились. Я искал его по всему городу, а нашел на старой даче, о которой забыть успел.
— И Таня с ним?
— И Таня. Кира, прости, я не хочу делать тебе больно. У меня внутри все клокочет от ярости. Но я не хочу, чтобы эта правда всплыла, перекрученная, измазанная говном, исковерканная. Это будет в десять раз хуже.
