— Зачем ты вообще сюда приперлась? — вырываю из себя вопрос, бросаю прямо в лицо невинной крошке. — Убери руки, не трогай меня. Уходи, малышка. Просто уйди.
У меня совершенно точно истерика, и я задыхаюсь в этом цветочном облаке, тону в отражении своих глаз в чужих глазах на до чертиков похожем на мое лице. Она смотрит… по-доброму. Кто на меня так смотрел в последний раз? Обычно в чужих взглядах отвращение, похоть, восхищение, страсть, гадливость. У отца — вина. А у нее?
— Не плачь, Кира, — говорит и убирает влажные пряди просоленные слезами пряди с моего лица. — Не надо плакать.
— Ты зачем сюда пришла?
— Увидеться хотела, — пожимает плечами и садится рядышком. Просто увидеться.
Плечом к плечу.
— Могла в зеркало посмотреть.
— В зеркале я. А мне хотелось на тебя посмотреть, поговорить.
— Довольна?
Она кивает, а я перевожу дух. Ощущение, что мешки ворочаю, а не языком.
— Как дела в институте? Сессию сдала? — А я ведь хотела послать ее, чтоб бежала без оглядки, мотая сопли на кулак. Я же хотела быть сильной и прогнать ее решительно. Не нужна ей такая родственница.
Но вместо этого спрашиваю об учебе.
— Все хорошо, — улыбается мягко.
Озираюсь по сторонам, но в коридоре нет никого кроме нас с ней. Словно Олег мне почудился, и мужик тот. Я помню его и одновременно не хочу помнить. Вот бы уметь память стирать и не только себе.
— Откуда об этой квартире узнала? Я ведь отцу запретила о ней тебе рассказывать. Вообще запретила о себе рассказывать.
— Почему? — удивленно таращится на меня, а я криво усмехаюсь. Эх, девочка, все-таки мы слишком разные.
— Семейные ужины и рождественские поздравления мне не очень интересны, правда. Да и вряд ли твоей маме нужно такое пятно на ваших биографиях.
Кира вздыхает, а я запрокидываю голову и закрываю глаза, но моя хорошая сестричка снова трогает меня за плечо.
— Может быть, полицию вызвать?
— Зачем?
— Он же проник в твой дом! Может быть, заявление написать, оградить от него?
Смеюсь, но смех больше похож на карканье вороны.
— Я справлюсь. Он не придет сюда больше. А если и придет, меня здесь больше не будет.
Кира снова улыбается. Ну что ты скалишься, сахарная девочка?
— Отец мне ничего не говорил, — все-таки отвечает на мой вопрос, который, казалось, окончательно затерялся. — И не сказал бы, теперь уже знаю точно. Ты же запретила, а он у нас благородный. Но мы случайно тут оказались. Это долгая история.
— У меня есть время.
Я сама себя не понимаю, но послушать интересно.
И сахарная девочка рассказывает о том, как собиралась замуж, а потом старший брат ее жениха нас с ней перепутал. И много-много еще чего. Просто говорит, легко и непринужденно, складывает слова в тягучий текст.
— Чудеса, — выдыхаю, а Кира кивает.
Я часто думала: какая она? Ненавидела, злилась, а потом придумала в ней свое спасение.
Когда очередной клиент трахал меня, называя Виолеттой, я представляла, что настоящая Кира живет в хрустальном замке и ждет своего принца. У настоящей Киры счастливая жизнь, институт и нет поводов ненавидеть себя. Нет желания уничтожить саму свою суть, чтобы забыть, в какой гнилой луже она всплыла. К какому миру принадлежит.
Настоящая Кира не знает боли, не ведает горя, не имеет дурных воспоминаний. Ее любят, о ней заботятся, она получает пятерки и ходит на свидания.
Это Виолетта спустилась в Ад, это у Виолетты доступное тело и сгоревшая душа, а Кира читает книжки и надеется на счастье.
И вот теперь эта настоящая Кира сидит на моем полу, рассказывает о предательстве жениха и Руслане, а я…
— Хорошо, что ты пришла, — вырывается из меня, а Кира улыбается. — Я уеду скоро, начну новую жизнь. Хорошо, что свиделись. Хоть я и не стремилась, но получилось хорошо.
— Уедешь?
— Да, крошка. Мне нечего тут делать больше. Но я хочу, чтобы ты мне пообещала кое-что.
Она кивает и ждет, а я наклоняюсь к ее уху и говорю:
— Будь счастливой, хорошо? Обещаешь? Просто счастливой. И плевать на всех, просто будь. Хорошо?
Она кивает, а я снова запрокидываю голову и обещаю уже самой себе:
— И я буду. Наконец-то стану настоящей Кирой.
58 глава
Кира
Мы молчим. Просто молчим, потому что и слов подходящих нет, и желания говорить нет никакого. Кира сидит на полу, а я иду в кухню и завариваю для нее чай. Я совсем не знаю, что нужно делать в таких ситуациях, но чай — всегда в радость.
Жизнь — не спектакль, ее невозможно разобрать на сцены и заранее отрепетировать. Нет заготовленных правильных слов, прописанных сценаристом. Всегда одинаковых, из раза в раз.
Жизнь — не физика с ее неизменными законами и упорядоченными действиями, течением тока по цепи и погружением тела в жидкость. Это все прописано в учебнике, нужно лишь запомнить и никогда не нарушать технику безопасности, касаясь мокрой рукой оголенного провода.
Но жизнь — витиеватая дорога с тысячами поворотов, спусков и подъемов.
Мы приходим в этот мир, чтобы быть счастливыми. Ломаем кости, стираем кожу до крови, калечим себя лишь для того, чтобы доползти, дойти до оазиса под названием «счастье». Это я поняла только, когда дала своей странной и очень сложной старшей сестре обещание.
Осталось только найти в себе силы его выполнить. И верить, что она сдержит свое.
Когда чай налит в «пузатую» глиняную чашку, я возвращаюсь в коридор, а Кира так и сидит, закрыв глаза. Я зову ее, но она тихо сопит в ответ. Спит? Точно, спит. Сейчас она кажется совсем еще девочкой — даже моложе меня. Красивая, очень красивая — себе я такой никогда не казалась.
Снова присаживаюсь рядом, а Кира во сне кладет голову мне на плечо. Будто бы только так и было всегда. Словно так и должно быть впредь.
Эта неделя действительно самая сумасшедшая в моей жизни, странная, непредсказуемая. И главный итог: мы все уезжаем. Егор, Таня, мы с Русланом, Кира… будто бы этот город выжал нас досуха, вытолкнул навстречу новым горизонтам. Что там, за следующим поворотом? Я не знаю и ничего не загадываю. Будет только так, как должно быть, как не планируй иного.
Меня странным образом тянет на философию. Во мне за эту неделю будто бы десять жизней разом закончились — экстренный способ взросления. Мир, как оказалось, намного шире и разнообразнее, чем казалось всегда. И люди вокруг… они не только плохие и хорошие. Они разные. И отношения, начавшиеся с подозрений и оскорблений могут вылиться в нечто большое и прекрасное, и человек, который казался трусом и предателем — просто хранителем чужой тайны.
