— Долгое и нудное задание, но поддерживаю. — Сказал Сталь. — Тогда можете идти. Когда будет готов договор, я дам вам знать. Но настраивайтесь уже на завтрашний день, Анастасия Андреевна.
— Хорошо, — встала и не спеша покинула кабинет.
Я находилась в лёгком шоке и недоумении.
И что это сейчас было?
Глава 12
* * *
Сарбаев Багратион Тамерланович
Сделал глоток воды и тут же сплюнул её обратно.
Что за тухлое болото?
Во рту было сухо как в Сахаре, пить хотелось нестерпимо, а вода оказалась с гнильцой.
Нажал на селектор.
— Алла, принеси мне свежей воды.
— Баграт, я у тебя с утра поставила графин с водой…
— Она протухшая, — сказал с нажимом. — Неси скорее, меня жажда мучает.
— Пара секунд… — ответила Алла.
Повертел шей и передёрнул плечами, стараясь снять с себя напряжение, которое уже который день не отпускает моё тело. Особенно болит в груди, давит так, будто слон сел на меня.
Старость — не радость, молодость — не жизнь…
Вошла Алла Семёновна, моя верная помощница и принесла полный графин кристально чистой и холодной воды. Наполнила стакан и протянула мне.
Сделал большой глоток и скривился.
— Ты зачем опять притащила протухшую воду?! Я не ясно сказал? Свежую!
Алла забрала мой стакан и немного отпила.
— Баграт, не сходи с ума. Вода как вода. Ты случаем не заболел? Какой-то бледный…
— Точно?
— Я тебе никогда не вру.
— Странно, у меня привкус во рту словно хлебнул из помойной лужи.
— Давай позвоню Олегу, пусть приедет и посмотрит тебя.
— Потом…
Отодвинул от себя графин с невкусной водой и расслабил галстук.
— Хотя… Что-то неважно себя чувствую. Доживу до выходных и наверное полечу в Карловы Вары, подлечусь немного, — потёр грудь и сморщился от боли. Что же такое? — Забронируй мне номер в том же отеле.
— Забронирую. Баграт, может не стоит ждать выходных? Позови сегодня Олега, а в Чехию лети завтра с утра. Не нравится мне твой внешний вид.
— Не могу завтра. Завтра я обедаю с немцами. Не могу пропустить.
— У тебя сын есть, и Димка. Пусть они едут и обедают с бюргерами.
Вздохнул.
— Есть, Алла. Есть. Мои мальчики оба молодцы, но не могу же я на них всё вешать. Итак они сейчас занимаются поиском крысы в компании, пусть не отвлекаются. Ещё успеют пообедать с партнёрами.
— Балуешь ты их, Баграт. Сильно балуешь. — Запричитала в своей манере Алла.
— Не могу по-другому. Вот помру, тогда на них и свалятся все прелести руководства. Надеюсь, что тогда ты не бросишь моих мальчиков.
— Ты бы лишний раз не говорил о смерти и тогда всё будет хорошо. Не нужно понапрасну вспоминать костлявую, — проворчала моя помощница. — Лучше скажи, когда Димке и Тимуру расскажешь правду? Года идут, Баграт…
— Когда? Когда? — сцепил крепко зубы, чтобы не застонать от боли. — Не знаю, когда. Жду подходящего момента.
— Подходящий момент никогда не наступит, и ты это знаешь.
— Алла, ну что ты мне мозг ковыряешь? — рыкнул на неё. — Нашла тему для разговора. Лучше чай мне сделай. Во рту так сухо, словно песка насыпали.
Алла недовольно покачала головой и вышла.
Я откинулся в кресле и надавил на грудь, стараясь хоть как-то снять эту давящую и ноющую боль. Уж не сердце ли решило дать сбой?
Рано, слишком рано.
Я ещё не сказал Тимуру и Димитрию, что они братья. Мои сыновья. Две мои кровиночки, что из-за одной суки стали врагами. А ведь такая дружба была…
Решено, уйду только тогда, когда они помирятся, никак не раньше.
Тяжело поднялся с кресла, облокотившись на трость, и доковылял до панорамного окна. Вид открывался невероятный — Москва во всей своей красе — неукротимая и вечно молодая. Опустил на окна тонировку, что плавно опустилась вниз, закрывая от меня красоту города. Глаза устают от яркого света. Полумрак мне милее.
Мой взгляд расфокусировался и я увидел своё отражение в окне как в зеркале.
Уже давно не молод. С седой головой, будто припорошённой серым пеплом. С глубокими морщинками у глаз и уголков рта. В дорогом костюме, пошитого на заказ, блестящих ботинках без единой морщинки на гладкой чёрной коже да при элегантной трости из красного дерева.
Да уж. От статного и гордого мужчины ни осталось и следа. Только оболочка из одежды, а тело предаёт и стареет так быстро. Года улетают, оставляя лишь воспоминая совершённых ошибок прошлого, как шлейф дорогих духов, которые почувствовав хоть раз в жизни, больше не забудешь никогда…
Эти воспоминания горечью преследуют меня и во сне, и наяву. И от этого болит сердце, стонет и плачет моя душа.
Прости Катенька, что так и не сказал нашему сыну, что я его отец. Прости, но я не смог. Не хватило храбрости. Но клянусь, что если почувствую, что ухожу, расскажу Димитрию правду. Скажу мальчикам, что они братья. Разные матери, но один отец. Не хочу встретиться с тобой на небесах и получить от тебя упрёк.
Схватился снова за грудь и почувствовал, как начали неметь пальцы, как рвутся сосуды от сковавшей судороги.
Боль!
Как больно!
Хочу крикнуть о помощи, но не могу издать и звука, кроме протяжного хрипа.
Дорогая трость выпала из ослабевшей руки и покатилась по паркетному полу.
Трудно сделать вдох. Грудь взрывается болью и невыносимым жжением. Я сползаю вниз по стеклу окна, в которое буквально минуту назад любовался Москвой.
Жаль, но сердце слабее духа…
— Багра-а-ат!
Последнее, что слышу — это крик Аллы.
* * *
Сарбаев
— Не могу поверить, что отец дотянул до последнего… — произнёс со скорбью, не отрывая глаз от фигуры своего отца.
Он лежал в реанимации, подключённый к всевозможным медицинским приборам и крепко спал после сложнейшей операции на сердце.
Ни меня, ни маму не пропустили к нему, лишь позволили посмотреть через прозрачное стекло.
Мать стояла рядом, и казалось, будто она постарела сразу лет на десять, так сильно и мгновенно подкосила её страшная новость об инфаркте любимого мужа.
— Какие прогнозы, Лев Борисович? — спросил у лечащего врача.
— Мы вмешались уже после первого часа с момента инфаркта и должен вас предупредить, что возможны побочки. Это и повышенный риск повторного приступа, развитие аневризмы. Соседствующие с сердцем органы могут оказаться повреждёнными. Но всё поддаётся лечению. Будем за ним наблюдать.
