Нериюс вертит в руках листок плотной розовой бумаги, неровно оборванной по краю, зато украшенной самой настоящей круглой печатью, полицейской или нет, без лупы не разберёшь, но вроде бы…
Ай, ну да. Дошло. Лупу можно не искать.
Нериюс достаёт из кармана телефон, по памяти набирает номер, которого нет ни в одном из списков, чёрт его знает, почему, Стефан никогда не просил хранить его координаты в секрете, сам не захотел записывать; возможно, просто потому, что так и не решил, в какую группу определить Стефана. «Семья»? «Друзья»? «Клиенты»? «Коллеги»? Даже не смешно. Ладно, какая разница, главное, что не забыл.
– Один-ноль в твою пользу, – объявляет Нериюс, когда долгие гудки наконец сменяются бодрым баритоном: «Слушаю».
– Розыгрыш совершенно идиотский, – укоризненно говорит Нериюс. – Тем не менее, он удался. Я поверил, что это самое настоящее извещение, и даже начал судорожно вспоминать, в какую далёкую галактику засунул документы о продаже бедняги Бонда, столько лет прошло. Ну чего ты ржёшь? Да, настоящее извещение на розовом бланке, почему нет. Откуда я знаю, какие сейчас у вас порядки? Может, вы ещё и засушенные фиалки подозреваемым рассылаете, я бы не удивился… А почему ты просто не позвонил? Я вполне мог бы до вечера воскресенья домой не вернуться. Или просто мимо почтового ящика пройти.
– Не мог, – говорит Стефан. – Ты всегда всё делаешь вовремя. – И, помолчав, добавляет: – Люблю тебя бесконечно.
В его устах эта фраза всегда кажется своевременной и уместной. Хотя, по идее, должно быть просто смешно.
Спрятав телефон в карман, Нериюс, крупный сорокалетний мужчина в элегантном летнем костюме, совладелец перспективной риелторской фирмы, достаёт из холодильника бутылку лимонада «Тархун», привычно откупоривает её обручальным кольцом, выходит на балкон и залпом выпивает пол-литра ледяной ярко-зелёной газированной жидкости. Лучше бы, конечно, чего-нибудь покрепче, но перед работой покрепче нельзя.
* * *
– Ну как – где? – говорит Арина. – В Монте-Карло, конечно. Как раз думаю, на что бы такое интересное сейчас поставить предпоследний из унаследованных миллионов? На красное или на чёрное, как считаешь? Если уж так вовремя позвонил, подскажи.
Очередь, выстроившаяся в кассу супермаркета «Максима» – ну, то есть как очередь, две пожилые дамы и студент с бутылкой пива, – взирает на Арину с уважительным интересом.
– На чёрное, конечно, – отвечает ей Стефан. – Зачем нам с тобой сейчас красное, сама подумай. И если уж всё равно зашла в магазин, купи мне жвачку. Лучше апельсиновую, но, в общем, всё равно.
– Плакал мой миллион, – вздыхает Арина. – Вечно ты находишь, на что потратить моё наследство. Ладно, что с тобой делать, куплю.
– Люблю тебя бесконечно, – говорит Стефан, да так проникновенно, что Арина берёт с полки целых две упаковки жевательной резинки. Апельсиновую, как он просил, и арбузную, просто потому что у неё красивая упаковка. Зелёная с красным, а на красный мы как раз решили не ставить, значит, всё сходится. Или наоборот? Ай, да какая разница. Всё равно вряд ли этот гостинец достанется Стефану. Он – не великий любитель дружеских встреч, ни во сне, ни наяву.
Арина складывает в холщёвую кошёлку покупки: половинку чёрного хлеба, четыре банана, коробку овсяных хлопьев, литровый пакет молока, пластиковый лоток с пророщенным овсом для кошки, стоит каких-то непомерных денег, но Сигрюн любит молодую траву, так что не жалко, пусть грызёт.
Арина выходит из супермаркета – пухлая, уютная женщина средних лет с немного беспомощными, как у всех близоруких людей, глазами, густыми каштановыми волосами, небрежно скрученными на затылке, в тёплой зелёной кофте и новенькой, колом стоящей джинсовой юбке из «Маркса и Сепнсера». В кошёлке у неё продукты, в кармане кофты – две упаковки жевательной резинки, на устах мечтательная улыбка, а в сердце – ослепительная, леденящая кожу и душу тьма, как всегда.
Как всегда перед битвой.
* * *
Семён Аркадьевич молча мотает головой. Потом закрывает лицо руками. Издаёт тяжёлый протяжный стон, который, по его замыслу, соответствует повелительному наклонению нецензурного синонима глагола «отстань», но звучит гораздо убедительней.
Стефана, впрочем, этим не проймёшь.
– Знаю, что хреново, – говорит он. – Но без тебя ребята не справятся. А замены тебе пока нет.
– Сдохну я скоро, – глухо, не отнимая рук от лица, говорит Семён Аркадьевич.
– Знаю, – кивает Стефан. – Вот тогда и отдохнёшь. Кому другому не стал бы такое говорить, но тебе можно. После такой тяжёлой работы каждому положен отпуск. И я лично позабочусь, чтобы ты остался доволен.
– Раньше ты мне ничего такого не обещал.
– Ну так раньше было рано. А теперь самое время поговорить начистоту. А то, чего доброго, заиграешься в бедного больного, поверишь, будто «сдохнуть» это и правда что-то плохое. Эй, неужели ты думал, что я тебя брошу в такой момент?
Семён Аркадьевич утвердительно опускает веки. Дескать, а что ещё мне было думать.
– Ничего, – улыбается Стефан. – Я на тебя не в обиде. Скорее наоборот. Ты, наверное, единственный, кто никогда даже втайне от самого себя не ждал никакой награды, но всё равно неизменно приходил на помощь. Ты крут.
– Да не то чтобы, – почти беззвучно говорит Семён Аркадьевич. – Просто я очень любил эти сны. Кроме них, у меня, считай, ничего стоящего в жизни и не было.
– Понимаю, – отвечает Стефан. – Но мало ли, как оно складывалось раньше. Всё только начинается. Считай, ты сейчас птенец, которому предстоит вылупиться из яйца. Правда. Впрочем, не хочешь, не верь, всё равно вылупишься, куда денешься. Люблю тебя бесконечно.
Палата открыта нараспашку, поэтому Семён Аркадьевич видит, как его посетитель удаляется по длинному больничному коридору, в самом конце которого белая дверь, ведущая к лифтам. Больше всего на свете он сейчас хотел бы прогуляться по этому маршруту – не на каталке, сам. Но это, будем честны, вряд ли получится.
На тумбочке в изголовье пламенеет оставленный гостем апельсин. Есть его Семёну Аркадьевичу, конечно, нельзя. Но взять в руки, смотреть, нюхать, гладить пористую оранжевую кожуру всё-таки можно.
Ну, хоть так.
Семён Аркадьевич закрывает глаза. Думает: «Пойду туда прямо сейчас. Лучше ждать, чем опаздывать. Возьми меня, Эйтери, мой свет золотой».
* * *
– Лето, считай, только началось, а мы уже третий раз от этой прожорливой пакости отбиваемся, – говорит Стефан. – Что за год вообще, а. Что за год!
– Високосный, – встревает Ари.
И никто – заметьте, вообще никто! – не тянет язвительно: «Нуууу дааа, конееечно, это всё объясняет, а мы-то, дураки, не догадывались!» Ари новенький, дразнить его пока рано, пусть сперва привыкнет к тому факту, что он вообще есть. И всё остальное, включая коллег по работе, тоже. Хотя коллекционирование народных примет и прочих бабкиных сказок до добра не доведёт. Он одно время даже с чёрными кошками эксперименты ставил, в смысле, постоянно вынуждал бедняг перебегать ему дорогу, а потом тщательно отслеживал движения нитей своей судьбы, пытаясь найти в их колебаниях хотя бы смутное предвестье обещанной беды; вроде бы, не преуспел, но исследовательского энтузиазма, увы, пока не утратил.
