* * *
– Хуже всего, – говорит Альгирдас, – когда единственный способ помочь делу – стоять в стороне и ждать, чем закончится. Если хоть один из наших сегодня заснёт, эти твари могут переполошиться и разбежаться. Но могут и не разбежаться, никогда заранее не знаешь, что на этот раз окажется сильней: их голод или их страх. И далеко они, в любом случае, не убегут, просто переползут в чей-нибудь сон по соседству, где нас совершенно точно нет. И гоняйся потом за ними, как пёс за кроликами. Увлекательно, кто бы спорил, да толку чуть.
– Нет, – говорит Альгирдас, – мы не можем находиться сразу везде. А то давным-давно выставили бы стражу и навсегда забыли бы о проблемах с незваными гостями. Но всех городских снов за один присест не увидишь, хоть тресни. Нет, никто так не может, не только мы с тобой. Новичков учат совмещать два сновидения – своё и напарника, потом добавляют третье, условно говоря, подозреваемого или пострадавшего, и вперёд, с этим навыком уже можно начинать работать. С опытом приходит умение объединять в своём сознании несколько десятков сновидений, у больших мастеров счёт идёт на сотни, но в нашем городе живёт полмиллиона человек, это всё-таки слишком много. За всеми спящими одновременно не уследишь. А значит, этим тварям всегда будет где спрятаться и чем там поживиться. Удивительно ловкая, ушлая, живучая дрянь.
– Положа руку на сердце, – говорит Альгирдас, – я мало что знаю об этой напасти. Расспроси лучше шефа. Он сейчас в отвратительном настроении, а значит, будет рад возможности поболтать.
– Хуже всего, – говорит Стефан, – что когда возникают проблемы, которые люди могут решить только сами, без поту… посторонней, в общем, без нашей помощи, они обычно даже не догадываются, что эти проблемы у них есть. Сны больше не снятся? Тоже мне горе, подумаешь, сны! Без них только лучше, полноценный здоровый отдых. И вообще, учёные говорят, что яркие, достоверные сны – просто симптом разнообразных душевных болезней. А мы, значит, в полном порядке! – радуются бедняги, лёжа на самом дне пропасти, со сломанными хребтами. И это – жители города, чей фундамент сложен из сновидений! Чего тогда ждать от всех остальных.
– Ткань сновидения, – говорит Стефан, – паутина, которую вместе, дружно, одновременно плетут сразу два паука: спящий и его незримый тайный двойник; иными словами, тот, кем становится каждый из нас, пересекая границу между чрезвычайно убедительной иллюзией бытия и подлинной жизнью сознания. Уничтожая их общий труд, пожиратели снов рушат мост между ними, который, будем честны, и без того слишком хрупок. А лишившись моста, двойники окончательно забывают друг о друге и становятся слабыми, растерянными, беспомощными половинками больше не существующего целого. Как ты думаешь, долго ли они проживут врозь? Вижу, ты знаешь ответ. И можешь представить, как легко будет хищникам справиться с тем из двоих, кто кажется им лакомым куском, самой сладкой едой, венцом насыщения. А человеческими телами они не интересуются: грубая, тяжёлая пища, можно отбросить в сторону – ладно, пока живи. Другое дело, что жить всё равно не получится: человеческое существо состоит из двух половинок, явной и тайной, одна без другой не просто беспомощна, а невозможна. А почему, как ты думаешь, вокруг так много живых мертвецов, вполне довольных собой? Им даже шанс оплакать свою утрату не светит: некому, нечем её осознать.
– Вот что меня по-настоящему пугает, – говорит Стефан. – Нет в мире ничего ужасней безмятежности заживо сожранной жертвы, самонадеянно вообразившей себя царём природы и без пяти минут центром мира. Душераздирающее зрелище, никогда с этим не смирюсь. А сами по себе эти настырные хищные твари – да ладно, подумаешь, тоже мне великое горе. Во вселенной водится много всякого интересного, наш общий Создатель явно ценил разнообразие превыше целесообразности; кстати, не знаю, как ты, а я, пожалуй, пошёл в Него. Разнообразие врагов меня не то чтобы радует, но вдохновляет. И настраивает на воинственный лад. Ничего, ничего, и не с такими справлялись! В том числе, и чужими руками, как приходится нынче. Правда, мало их пока у меня, этих рук. Но ничего, этих же как-то нашёл, значит, будут и другие. Придут, никуда не денутся. Ну или сам отыщу.
– На самом деле, я их ничему не учил, – говорит Стефан. – Только объяснил подлинное положение дел, сформулировал задачу и подсказал пару охотничьих хитростей, да и то наяву, на словах. Надеюсь, был им хоть немного полезен. А так-то эти четверо умели выигрывать битвы с обжорами задолго до встречи со мной. А как, ты думаешь, я их нашёл? Опознал в городской толпе по тайным боевым шрамам – конечно, невидимым, как иначе, не саблями же они там сражаются, ну ты даёшь.
– Всё-таки совершенно невыносимо, что я не могу им помочь, – говорит Стефан, отставляя в сторону бокал с нагревшимся на солнце пивом, о котором сегодня ему даже думать тошно, не то что пить. – Только и остаётся ждать. И – слушай, вот это свежая идея! – молиться. Понять бы ещё кому. Может, специального идола смастерить для подобных случаев? Чтобы больше никогда не сидеть сложа руки, не маяться дурью, а сразу бежать к нему с дарами, попутно принося в жертву всех, кого угораздит встретиться мне по дороге. Сущее спасение для деятельной натуры вроде меня.
* * *
– Эйтери, мой свет золотой, – говорит Фира. – Какая радость тебя видеть! Как же я по тебе соскучилась, знал бы ты.
– Фирка!
Тощий рыжий подросток, действительно золотой от загара, смеётся от радости и повисает у неё на шее. Вернее, у него. В этом сне Фира выглядит примерно как Терминатор в кино, только ещё крупнее и выше, примерно на полторы головы. Но Эйтери этим не проймёшь. Фира вечно выглядит во сне, как чёрт знает что, он давно привык к её причудам.
– Как же хорошо, что ты тут, Фирка, – наконец говорит Эйтери. – Я тебя обожаю, ты знаешь? Конечно, знаешь. Но я ещё много раз тебе это скажу. Чтобы дошло. А то с виду ты сегодня совсем не интеллектуал!
– Щас в глаз кааак дам! – грозит ему Фира, вернее, амбал, в которого она с какого-то перепугу превратилась, оба хохочут, обнимаются, стукаются лбами, наконец, падают в густую золотую траву – не потому что действительно не могут устоять на ногах, а просто так, от избытка чувств. И чтобы дополнительно обозначить: да, вот такие мы счастливые дураки.
Хищники очень любят счастливых дураков. Больше всего на свете. Это важно знать, с этим надо уметь работать. Хороший охотник никогда ничего не делает просто так. Даже когда он и правда счастливый почти-дурак.
– Иди сюда, моя радость, – говорит Эйтери. – А ну-ка, давай бегом к нам!
Чёрный лис с изумрудно-зелёными глазами подходит, ложится рядом, кладёт голову ему на колени, а лапу – на Фирину ладонь, огромную, как лопата. Закрывает глаза от наслаждения. Ещё никогда, даже дома с женой и дочкой, ему не было так хорошо. Наверное, дело в том, что во сне сердце вырастает до невиданных размеров, наяву такое огромное просто не втиснется в тело. И в нём помещается гораздо больше любви.
– Ого, все уже в сборе, – говорит Арина. – Не хватает только корзинки для пикника.
В отличие от прочих, она выглядит примерно так же, как наяву: милая пухлая женщина с растрёпанными каштановыми волосами. То есть, на первый взгляд милая. А на второй неподготовленный сторонний наблюдатель мог бы, пожалуй, обделаться, заглянув в её чёрные – ни белков, ни зрачков, ни радужной оболочки, одна только сияющая тьма – глаза.
