Сказал: да ладно, проехали. Подумаешь, книжка. Я теперь даже рад, что тогда обломался и больше не стал писать. Одним графоманом меньше, невелика потеря. Жалко, конечно, что из-за неё разругались. Я же тоже скучал.
Книжка была крутая, – упрямо повторил Отто. – Никогда себе не прощу, что тебя обломал. Убить за такое мало… ну или не мало, а в самый раз.
Улыбнулся, как только Отто умел улыбаться – открыто и одновременно загадочно, как будто он – тайный правитель этого мира и сейчас позовёт тебя в свой волшебный дворец. Всегда покупался на эту его улыбку; все на неё покупались. И прощали Отто если не всё на свете, то уж точно гораздо больше, чем самим себе.
Я же почему тогда так вцепился в эту идею с картонками, – сказал Отто. – Потому что был совершенно уверен, что у нас с тобой получится книжка, от которой судьбы будут меняться у каждого, кто её прочитает. Что это будет самая настоящая магия, в которую никто в здравом уме не верит, даже представить не может, а она всё равно есть. И действует на каждого, кто случайно под руку ей подвернётся. Мы с тобой вообще всегда были про это. По отдельности – люди как люди, зато как соберёмся вместе – чёрт знает что.
Изумлённо покачал головой: ну ты и псих.
Да не вопрос, псих конечно, – легко согласился Отто. – Но я же не совсем на ровном месте свихнулся. У нас с тобой очень часто получались всякие странные штуки – ты помнишь? Когда на Рождество, переодевшись толстой двухголовой старухой-цыганкой, в шутку гадали на картах, все вокруг рыдали от смеха от той ерунды, которую мы несли, но слушай, всё же потом сбылось, слово в слово. Просто не у всех сразу, у многих через сколько-то лет. Ты-то смылся с концами, а меня находили, специально чтобы припомнить это наше рождественское гадание и рассказать, что было потом. Я поначалу не очень-то верил, думал, разыгрывают, но факты упрямая вещь. Даже Жук действительно женился на негритянке, придуманной исключительно для абсурда, а Витка, на которую я в тот вечер был зол и в сердцах предсказал ей работу на свиноферме, устроилась в крутую ай-ти контору, где чокнутый шеф держит пару ручных мини-пигов, прямо в его кабинете живут. То есть, в каком-то смысле, свиноферма и есть.
Рассмеялся: ну надо же! Наверное, когда говорят, что жизнь наглее литературы, что-то такое имеют в виду.
А помнишь, как мы познакомились с девчонками из Таллина и устроили для них экскурсию по несбывшимся увеселительным заведениям города? – перебил его Отто. – Потому что на сбывшиеся у нас тогда денег не было, а девчонки попались отличные, жалко таких отпускать.
Согласился: офигенная получилась экскурсия. Как же нас в тот вечер несло!
Так вот, – Отто сделал большие глаза, как будто рассказывал страшную сказку, и сюжет подошёл к появлению Чёрной Руки. – Через несколько лет эти «несбывшиеся заведения» начали открываться, одно за другим, причём на тех самых улицах, по которым мы девчонок водили. Включая бар «Пьяный кальмар» – самое нелепое в мире название, но он действительно был на Садовой улице целых полтора года. Я в первое время постоянно туда ходил – просто от удивления. Не веришь, спроси… да кого хочешь, на самом деле. Уверен, многие вспомнят, туда же весь город бегал, не выпить, так сфотографировать вывеску. Жалко, конечно, что ты его не застал.
Ну ничего себе. «Пьяный кальмар»! Чокнуться можно. Так не бывает. Всё что угодно, только не бар «Пьяный кальмар».
Так не бывает, – подтвердил Отто. – О том и речь. У нас с тобой иногда получались такие вещи, каких, в принципе, быть не может. И не должно. Я всегда откуда-то это знал, точно, без доказательств, они мне до одного места, я же только для тебя, если однажды всё-таки встретимся, их собирал. Поэтому так помешался на идее с книжкой. Был уверен, она натурально как волшебная бомба сработает, дело за малым – уговорить тебя её написать. Хотя сразу мог бы сообразить, что можно обойтись и без книжки. Достаточно пойти в любой бар, взять стопку картонок… ты, кстати, знаешь, что на самом деле они называются «бирдекели»? Я специально в словаре посмотрел.
Отто наконец вспомнил про свой стакан и отпил глоток сидра. Выглядел удивлённым, словно ожидал чего-то другого. Сказал почти обиженным голосом: сладкий, как газировка. И тут же рассмеялся: так мне и надо. Если впал в детство, не удивляйся, что спиртные напитки в твоём стакане превращаются в лимонад. Спросил, тоже совершенно по-детски, нетерпеливо, заранее уверенный, что всё будет, как он пожелает, как будто отказов вообще не бывает в природе: ну правда же, мы с тобой вот прямо сейчас сейчас сочиним много-много прекрасных пророчеств? Но зловещих, как я тогда предлагал, пожалуй, не надо, людям и без нас непросто живётся, не стоит им проблем добавлять. Я могу сам всё придумать, ты, главное, рядом сиди и поддерживай… ладно, хотя бы просто не возражай. Но кстати, было бы круто писать по-английски. В городе сейчас толпы туристов, а английский почти все более-менее понимают. Пусть у приезжих тоже будет шанс. Ты мне поможешь грамотно перевести? Отлично. А у тебя есть чем писать?
Всё-таки Отто есть Отто. Что ему всегда удавалось, так это всех вокруг припахать.
Ничего не ответил, только пожал плечами, но принялся рыться в карманах в поисках маркера или ручки, которых никогда с собой не носил. Зато нашарил карандаш из IKEA. Он их почему-то очень любил. Всякий раз, оказавшись там, сразу брал короткий остро заточенный карандашик, ничего не записывал, только с наслаждением крутил добычу в руках, и никогда не возвращал возле кассы, как, по идее, положено, просто не мог расстаться, уносил с собой; в общем, неудивительно, что карандаш сейчас отыскался, у него, наверное, в каждом кармане лежал такой карандаш.
Отлично, – кивнул Отто, страшно довольный, что повернул всё по-своему. – А ты сможешь перевести на английский: «Научишься понимать языки ветров»?
Он даже почти рассердился: ты серьёзно спрашиваешь? Совсем простая фраза, чего тут не мочь. Ладно тебе, – отмахнулся Отто. – Я, например, хоть убей, не помню, как правильно писать «андерстенд»… Тогда давай так: «Научишься понимать языки ветров и будешь узнавать от них по-настоящему важные новости со всех концов земли». Можно? В смысле, перевести получится? Ну ты крут!
На радостях Отто залпом выпил свой сидр и с душераздирающим грохотом сгрыз несколько кубиков льда. Размахивал всё ещё не раскуренной сигаретой, как дирижёрской палочкой, вдохновенно вещал: «Научись танцевать, остальное само устроится», – дописал? Бери следующую. Пиши: «Плюнь на всё и уезжай к морю, возле моря тебе будет во всём везти». Дальше: «Когда не знаешь, что делать, спрашивай тех, кто тебе снится, им можно доверять», «Твой счастливый день – понедельник, любой, навсегда», «При первой же возможности обязательно заблудись в горах», «Во всём есть смысл», «Пол должен быть жёлтым, а стены зелёными, остальное случится само», «Рыжий пёс – к удаче», «Ты построишь дом на острове, и каждому, кто в него войдёт, станет ясно, что счастье есть», «Сегодня тебе всё можно, в следующий раз всё станет можно второго июня, потом восемнадцатого июля, потом – всегда».
Взмолился: не так быстро, я уже не успеваю записывать. И карандаш затупился, не пишет уже ни хрена. Отто выхватил из рук карандаш, вскочил, умчался в помещение бара, минуту спустя вернулся, размахивая уже остро заточенным, такой счастливый, что казалось, он светится. Ну или просто предвечернее майское солнце просвечивает через него насквозь. Удивительный оптический эффект получился, но Отто не дал ему наглядеться. Сел рядом, положил на плечо тяжеленную лапу, скомандовал: поехали дальше. Только ты тоже давай придумывай, а то что всё я да я.
