Толстуха подскочила, уронив стул, на котором сидела, счастье ещё, что выстоял одноногий тент. Тоже замахала руками, заорала что-то – видимо, имя. Разобрать, в любом случае, было невозможно. Но ясно, что много раз повторяется «а».
– Брат за мной пришёл! – гордо объявила она.
– А как же он узнал, куда идти? – удивилась женщина-амазонка. – Связи-то нет.
– Ну так это сейчас не стало, а сначала была. Я ему сразу написала, похвасталась, как удачно спряталась от дождя под тентом возле кафе «Strange Love». Не просила спасать, но сами видите, брат всё равно тут как тут, с самым большим в мире зонтом!
Согласился:
– Да, зонт у него – это нечто. Сам бы такой хотел.
– Спасибо! – сказала толстуха всем сразу. – Хорошего дня! Надеюсь, дождь скоро всё-таки закончится. Или за вами тоже кто-нибудь придёт.
Вот не факт, что это – доброе пророчество. Совершенно не факт.
Смотрел вслед удаляющейся парочке в чёрном, под чёрным огромным зонтом – хороши! Так-то мужчина, пожалуй, слишком высок и костляв, а барышня всё-таки чересчур толста, но нельзя не признать, что в качестве чёрного силуэта, неспешно удаляющегося по пустынному проспекту, постепенно тающего в немилосердных потоках небесной воды, они прекрасны и совершенны. Была бы ручка, зарисовал бы, но ручка, увы, удалялась сейчас от хозяина в кармане повелительницы миражей, адской плюшки, застенчивой и рассеянной. Ладно, чёрт с ней, пусть уносит, не гнаться же за ними теперь под дождём по проспекту, возникшему неизвестно откуда на месте Бернардинского сада.
Всё это как-то даже смешно.
– Всё это как-то даже смешно, – мрачно сказала женщина-амазонка. И, помолчав, добавила: – Теперь вместо этого высоченного чёрного гроба на углу красуется особнячок в стиле рококо. Не угодно ли полюбоваться, пока не исчез?
Полюбовался. Не совсем рококо, и даже не то чтобы особняк. Но да, розовый двухэтажный дом с белыми колоннами, довольно вычурный.
– У меня там внучка живёт, – сказал старик-цветочник.
Уставились на него во все глаза. Удивительно было даже не то, что внучка у человека живёт в невесть откуда взявшемся розовом доме с колоннами, подумаешь, внучка, какая вообще может быть внучка, когда слепой старик сдвигает на лоб тёмные зеркальные очки, только что закрывавшие его невидящие глаза, и внимательно разглядывает улицу, отделённую от него сплошной стеной дождя.
– Я всё думаю, заходить к ней или нет? – вздохнул старик. – Вообще-то, внучка всегда мне рада. Но вот так, не позвонив, не предупредив… Как думаете?
Что тут ответишь. Но женщина-амазонка решительно сказала:
– Так вы же не по своей вине не можете позвонить. Просто телефоны из-за дождя не работают. Это называется форс-мажор, как у вашего соседа с машиной. Обстоятельства непреодолимой силы. Если бы у меня в соседнем доме кто-нибудь близкий жил, ввалилась бы, не раздумывая. И пусть бежит за одеялом и греет вино. Пусть спасает, это очень приятная роль – спасать.
– Ну вот и я так подумал, – улыбнулся старик-цветочник Элиз Дулиттл. – Я, конечно, совсем промокну, пока добегу, но там найдётся, во что переодеться. И вино, наверное, есть. И… И вообще.
Не договорив, он поднялся, подхватил ведро с флоксами и, вдохнув поглубже, как ныряльщик перед погружением, выскочил под дождь.
А белая трость так и осталась, прислонённая к стулу.
– Знаете что? – сказала женщина-амазонка. – Мы с вами не будем об этом говорить, ладно? Потому что если заговорим, мне придётся начать думать. А к этому я пока не готова. Только не сейчас.
Усмехнулся:
– Да и я не то чтобы готов. Но наш дед добежал до подъезда и уже вошёл – вот это факт. А всё остальное от лукавого. Если можно, дайте мне сигарету. Я свои дома оставил, думал, ненадолго выхожу.
– Все мы так думали, – кивнула она, протягивая чёрную сигарету.
Крепкая оказалась – жуть. Даже забыл, что дым может так драть горло. Но всё к лучшему. Такие вещи отлично отвлекают от мыслей, которым в голове лучше бы пока не сновать. Толку от них никакого, одно беспокойство.
– На худой конец, всегда можно решить, что это мне просто снится, – сказала женщина-амазонка после того, как розовый особняк с колоннами уступил место обычной панельной девятиэтажке, в центре города совершенно неуместной. – Даже удивительно, что я так долго тянула. Сразу надо было себе так сказать.
Улыбнулся:
– Если так, значит, я – просто ваш сон. Какое облегчение! Вообще никакой ответственности.
Женщина адресовала ему изумлённый взгляд; секунду спустя оба хохотали, да так, что он начал сползать со стула, действительно чуть не упал, с трудом удержался, да и то только потому, что сумел взять себя в руки и как-то обуздать неконтролируемый смех. Не то чтобы сразу успокоился, но какое-то время спустя это всё-таки удалось.
Пока смеялись, панельная девятиэтажка благополучно канула в Лету, на её месте возникло сразу несколько домов, довольно высоких, узких, стоящих на небольшом расстоянии друг от друга и соединённых между собой на некоторых этажах аккуратными застеклёнными переходами. Один красный дом, один чёрный, два синих, два белых. Интересное архитектурное решение, этакий оммаж Мондриану, никогда ничего подобного не видел.
– В жизни ничего подобного не видела, – сказала женщина-амазонка. – Прям какой-то Мондриан.
– Мысли мои читаете.
– Если вы мой сон, это совсем несложно. А если нет… Всё равно не особо удивительно – на фоне всего остального.
Да не то слово.
– Я вот сижу и думаю – интересно, в какой момент мне захочется выскочить под дождь? – вдруг сказала женщина-амазонка. – Какое здание будет стоять тогда на углу Майронё и Радвилайте? Что окажется на месте горемычного Бернардинского садика? Вот, кстати, кому должно быть обидно! Только довели до ума, только открыли, и на́ тебе – пора исчезать.
– Может, появится ещё. Скорее всего, это временно.
– Всё – временно. Вы сейчас о чём?
– О миражах, конечно. И о дожде. И о нас. Я имею в виду нас, сидящих под этим тентом. Рано или поздно надо будет выходить. И это хорошая новость.
– Думаете, хорошая? – серьёзно спросила она.
И надолго умолкла.
Хотел попросить ещё одну сигарету, но почему-то постеснялся. Хотя казалось бы, чего уж тут, все свои. Настолько свои, что и подумать страшно: кто-то из нас снится другому, а кто и кому, какая разница, потом разберёмся. Сначала бы покурить.
Но вместо того, чтобы просить, поднялся со стула, просто чтобы размять затёкшие ноги. Подошёл к самой границе между дождём и защищённым от него пространством, брызг оказалось достаточно, чтобы сразу промокнуть по новой, с ног до головы. Но зачем-то высунул руку наружу, под дождь, и держал её там довольно долго. Думал: «Я люблю тебя больше жизни», – как будто и правда надеялся, что иногда мысль становится криком, способным преодолеть расстояние и немощь умолкшего телефона, добраться до адресата, влететь в одно ухо, в другое не вылетать.
