– Ну, на то он и Сталкер. От меня им с Ларой – тоже большой привет. И будь любезен, передай Кириллу, что я продолжаю вводить животным препарат по его схеме. Результаты поразительные, я вкратце набросаю, что и как.
– Это каким животным?
– А вон, мыши в клетке. Видишь?
– Гы-ы. Тоже мне, животные! Ты б еще тараканов дрессировал.
– Тараканов не держим. Только дрозофил.
– Кого?
– Крокодилов. Маленьких, лабораторных. Вон, в аквариуме сидят.
… – Блин! Нет тут никаких крокодилов! Мухи одни.
– Так это пока личинки. А потом они крылышки сбросят, чешуей обрастут…
– Угу, и зубами клац-клац будут делать! Здоров ты гнать… Уй, ё!..
– Так. Ты чего это морщишься?
– Да бок колет. С телеги навернулся.
– Давно?
– Часа три назад. Когда сюда ехали.
– Дай-ка, посмотрю… Да не шарахайся, я ведь даже шприц не взял! Пока… Спокойно, шучу! Ого. С телеги, говоришь… Так больно?
– Нет.
– А так?
– … …!
– Т-с-с. Не матерись, тут дамы. Пойдем-ка на рентген… Ногами били?
– Да какими ногами? Говорю же, с телеги навернулся.
– Ты можешь говорить всё, что угодно. Только имей в виду, я здесь не с рождения сижу… Так, руки вверх. Вот к этой пластине прижмись боком. Вдохни поглубже и не выдыхай. Еще раз… Все, теперь в смотровую.
– …Ты откуда, доктор, такой прошаренный? Чтобы знать, как ногами бьют?
– Да было время, знаешь ли… Угу. Ну, перелома-то у тебя нет. Но трещина в ребре нехорошая, гипсовать надо. А то треснет дальше, и ребро срастется неправильно. Перекосит на сторону, и будет из тебя боец, как из дерьма пуля. Решай.
– А ты почем знаешь, что я боец?
– Мальчик. Я когда-то в действующей армии служил. А по рефлексам контрактников даже диссертацию писал.
– Кого-кого, рефлексам?
– Профессиональных солдат. Тех, кто за деньги воевал. А вот это…
– Блин! Ты чего?!
– … это называется «рефлекс». Я замахнуться толком не успел, а ты уже от удара уходишь. Постой… Джек? А ты не из тех ли ребят, которые под Владимиром оставались?
– Не, там не я был. У нас два Джека.
– А мне кажется, что один. И что он сейчас передо мной сидит… Тяжело пришлось?
– Нормально.
– Н-да. Теряю квалификацию… Вопросы глупые задаю. Светлана Борисовна, гипс приготовьте, пожалуйста.
– … Блин, вот же пакость! И долго мне с этой дрянью таскаться?
– Обычному пациенту я сказал бы, что месяц. А с вашей бешеной регенерацией – черт его знает. Может, и двух недель хватит.
– Двух недель?!
– А ты как думал? Что к вечеру сниму?
– Ничего я не думал. А кабы думал, не соглашался бы… О, мыша засуетились! Жрать хотят?
– Да, время кормления чувствуют.
– Гы-ы. Прямо как мы… Слушай, доктор. То есть, Григорий Алексеевич. Вот, бункерный тебе сказал их порошком ширять, так? А если Вадя запретит?
– Что запретит?
– Ну, порошок. Скажет, хорош фигней страдать? Ты кого послушаешь?
– Дурацкий вопрос. С какой стати Вадим будет мне запрещать продолжать опыт?
– Ну, а если?
– Разумеется, я сделаю так, как скажет он.
– Хоть бункерный и просил?
– Хоть и просил.
– О как. Не врешь… Почему?
– Гм… Я отвечу. Только сначала сам спрошу. Откуда знаешь, что я не вру? Ни Сергею, ни Вадиму не скажу, не бойся. Это – исключительно мое любопытство. Академический, так сказать, интерес.
– Какой-какой?
– Академический. Не предполагающий применение на практике… Я, видишь ли, общаясь с вами, о многом начал догадываться. Меня уже не смущают самые дикие предположения. Ты мысли читать умеешь?
– Угу. А еще пальцем стены пробиваю и лучи пускаю из глаз! Доктор, ты чего? Книжек перечитал?
– Не скажешь, то есть… Ладно, твое право.
– … Окей. Не мысли, а чувства. И не читаю, а слышу.
– Как это?
– Обыкновенно. Звуками.
– То есть?
– Ну, блин… Вот, ты сейчас – охреневаешь. Как сказать… Уже поверил, но в башке-то долбит: «не может быть!» Так?
– Ну… Похожее чувство, да. Любопытный ты экземпляр.
– У-у, еще какой! К кразофилам твоим подсадить – жужжать разучатся от зависти. Так, это… Почему ты Вадю-то послушаешься? Ты же круче него, мог бы и не соглашаться со всякой хренью. Развели, тоже – баб не трогать, бункерному не помогать…
– Хм. Интересные у тебя, однако, представления о нашей жизни. Кириллу я, как видишь, помогаю, по мере сил. Другое дело, что его теория – штука второстепенная, Вадим считает, что у нас есть более важные задачи. Что же касается «баб не трогать»… Ты, возможно, не поверишь, но это сознательный выбор.
– Да почему?
– Потому, что я любил в жизни единственную женщину. Свою жену. О которой вот уже пятнадцать лет ничего не знаю. Новых отношений я не хочу, а организм, особенно по молодости, своего требовал. Поэтому – антилав. И почти у всех нас, живущих здесь, за плечами схожие истории… Вижу, ты меня осуждаешь. Так?
– Угу. Если б я кого всерьез любил, так под землей сидеть не стал бы! Искать бы пошел, вдруг выжила?
– И бросил бы больных и обожженных на произвол судьбы? На вас, младенцев, наплевал – когда из-за грязной воды в Доме дизентерия началась, и Герман вас сюда десятками притаскивал? Лишил бы Сергея единственного человека, знакомого с фармацевикой?
– С чем-с чем?
– С изготовлением лекарств. Променял бы поиски единственной женщины, пусть она и была для меня дороже всего на свете, на жизни десятков людей? Ты бы так поступил?
– … Не знаю.
– То-то. За других, мальчик, решать легко. А для чего ты спрашивал?
– Да ни для чего, не заморачивайся. У меня, это… академический интерес.
Бункер. 53 дня после возвращения. Даша
– Дарья, о чем ты говорила с этим парнем?
Даша не сразу расслышала недовольный вопрос. Лицо адапта все еще стояло перед глазами.
– Он спросил, где у нас клиника. Я объяснила.
– Зачем ему клиника? Выглядит он здоровым. Я бы сказала, даже чересчур здоровым!
– Он хотел Григорию Алексеевичу привет от Кирюши передать.
– Очень трогательно, – фыркнула Елена Викторовна, – и очень не похоже на адаптов… А зачем он тебя за руку взял?
