Еленину обстановку хвалили все обитатели Бункера. Кровать хозяйка отгородила раздвижной ширмой, поделив таким образом помещение на два: «спальню» и «гостиную». И ерунда, что в «спальне» умещалась только кровать – зато в гостиной стоял небольшой диван перед низким, покрытым скатертью столиком, а на противоположной стене, над рабочим столом с компьютером и бумагами, висела плазменная панель. Вадим и Любовь Леонидовна с удовольствием заходили к Елене выпить чаю – адапты привозили из Пекши ароматные сушеные травы, а иногда ухитрялись выкапывать «в завалах» настоящую заварку. Вадим уверял, что чай Елена готовит бесподобно.
Звать Вадима в гости сейчас не хотелось. Елену весь день грызла одна и та же мысль, и она страшно боялась, что на лице появится отражение этой мысли – хотя понимала, что такое вряд ли возможно.
На плазму Елена вывела любимую подборку, оперные арии. Всеми силами пыталась отвлечься, а голоса знаменитых когда-то певцов действовали умиротворяюще. В юности Елена обожала оперу.
Casta Diva, che inargenti
Queste sacre antiche piante
A noi volgi il bel sembiante,
– безупречным сопрано выводила на экране Рене Флеминг.
… Как этот адаптский паршивец догадался, что Елена не пьет антилав?! Откуда он мог узнать? И кому успел проболтаться? За работой, разговорами с Вадимом и душеспасительной беседой с Дашей Елена отвлеклась, а сейчас снова осталась один на один с гложущими мыслями.
Как он догадался?!
«Casta Diva» закончилась. Изысканную блондинку Флеминг на экране сменила жгучая брюнетка Каллас.
L’amour est un oiseau rebelle
Que nul ne peut apprivoiser,
Et c’est bien en vain qu’on l’appelle,
S’il lui convient de refuser…
Старинная черно-белая запись, Елена долго искала в архивах чистый, хороший звук.
Rien n’y fait, menace ou priere,
L’un parle bien, l’autre se tait:
Et c’est l’autre que je prefere, – беззвучно повторяла за певицей она. Русский перевод этой арии не любила.
В дверь постучали. Елена обрадовалась. Кто бы ты ни был, спасибо, что пришел! Все лучше, чем в сотый раз прокручивать в голове встречу с адаптом и пытаться понять, чем себя выдала…
Елена приглушила звук. Встала и открыла дверь.
– Здрассьте.
На пороге стоял адапт. Тот самый.
– Ты… – задохнулась Елена. – Что ты здесь делаешь?!
– Вопрос у меня, – спокойно отозвался адапт. – Важный.
Елена помедлила, мысленно сосчитала до десяти – это всегда помогало взять себя в руки.
– Что случилось?
– Ничего. Просто, спросить хочу. Впустишь или тут постоим? – адапт скрестил руки на груди, прислонился к косяку.
Елена сообразила, что выглядит это так, как будто она боится впускать его в комнату.
– Проходи. – Отступила в сторону.
Уговаривать себя адапт не заставил. Вошел, с интересом огляделся.
Уставился на экран.
– Ух, какая тетка! А чего так плохо видно?
– Это очень старая запись, – объяснила Елена, – пятидесятых годов прошлого века.
Оркестр за спиной Марии Каллас дружно взмахнул смычками.
– Чем это они машут? – Адапт склонил голову набок, разглядывая. Лицо его являло собой образец простодушия, кажется, и вправду никогда не видел оркестр.
– Это смычки, – объяснила Елена. – Специальное… м-м-м… приспособление для игры на скрипке. А скрипка – это…
– Знаю. Как гитара, только маленькая… Фига себе, сколько их там! – Адапт с интересом вглядывался в экран.
– Камерный оркестр. Двенадцать человек.
– Охренеть. Двенадцать человек одной бабе подыгрывают.
– Эту «бабу» звали Мария Каллас, – сердито сообщила Елена, – она была самой знаменитой певицей своего времени! Уверена, что любой из музыкантов почитал сопровождение за честь.
L’oiseau que tu croyais surprendre
Battit del’aile et s’envola…
l’amour est loin, tu peux l’attendre;
Tu ne l’attends plus, il est la!
Tout autour de toi, vite, vite,
Il vient, s’en va, puis il revient…
Каллас взяла самую высокую ноту.
– Не, ну поет-то круто, – согласился адапт, – только непонятно ни фига. Про любовь, поди?
– Почему ты так думаешь?
– А про что еще? – Адапт подмигнул Елене. – Не частушки ж матерные орать, с такой-то голосиной.
Он ухитрялся одновременно поглядывать на экран и перемещаться по комнате, осматриваясь. Двигался плавно, но почему-то напомнил Елене хищника на цирковой арене – такой же притворно медлительный и обманчиво мирный.
Щелкнул, выключаясь, закипевший чайник. Адапт оглянулся. Увидел крошечные чашки, фыркнул, но ничего не сказал. И уходить явно не собирался.
– Чего ты хотел? – Елена повернулась к полке, где хранила заварки.
Керамические банки и горшочки тесно прижимались друг к другу. Елена потянула на себя одну из банок, придерживая прочие. Обычно этот фокус удавался без труда, а сегодня все шло не так – вытягиваемая банка заставила упасть другую, стоявшую на краю полки.
Адапт быстро опустился на корточки. Поднял банку, потянулся за отскочившей крышкой. Заварки внутри оказалось немного, она почти не рассыпалась. А рука адапта, когда тянулся за крышкой, столкнулась с Елениной, та тоже машинально опустилась на корточки.
Пробормотала:
– Извини.
– За что? – Адапт, казалось, искренне удивился.
– Я тебя задела.
– Так и задевай на здоровье. Мне, может, понравилось? – Парень улыбнулся, протянул Елене руку ладонью вверх: – На, стучи еще!
– Не болтай ерунду. – Взгляд Елены невольно задержался на его руке.
Широкое мужское запястье, крепкие темные пальцы, иссеченные черточками – Елена знала, что это следы сюрикенов. Подумала почему-то, что вряд ли этот парень по мишеням промахивается. Ловкий он. И сильный, наверное, вон какие плечи…
Адапт выпрямился, закрыл банку крышкой, поставил на стол. Руки протянул Елене, помочь подняться. Вроде, естественный жест, но Елена заколебалась, не решалась ухватиться. Адапт ждал, глядя на нее. За деланным простодушием взгляда Елене чудилась насмешка. Пауза затягивалась.
«Да что за глупости!» – обругала себя Елена.
Взялась за руки парня. И, едва дотронулась, пронзило понимание – чего так опасалась.
Близость парня ее волновала. И она это, оказывается, с самого начала чувствовала, с того момента, как впервые его увидела.
