– Вечность, – сухо ответил Мозгалевский.
– Что ты сказал? – переспросил Михаил.
– Время молиться Богу и держать порох сухим.
– Знаешь, Вика, я, пожалуй, останусь, – господин откинулся на сиденье.
– Ты спятил?! – взвизгнула девушка, схватив за рукав спутника.
– Убивать я умею, отнимать люблю. Всякая революционная власть меня с руками оторвет. Вова не даст соврать, – раздухаренный алкоголем пассажир вновь похлопал по плечу журналиста.
– Если к стенке не поставят, – буркнул Мозгалевский, пропуская движущиеся навстречу армейские КамАЗы.
– Смерть, братан, это не пуля в затылок, смерть – это тоска и забвение.
– Миш, куда я без тебя? – расхныкалась девушка, прижимаясь к господину.
– Справишься, милая, – скривился тот, с досадой бросив под ноги пустую фляжку.
– Дай мне денюжку на дорогу, – Вика сквозь слезы заискивающе посмотрела на господина.
– На, – Михаил протянул банковскую карту. – Пароль знаешь.
– Ты издеваешься! – возмутилась Вика. – Карты все отключили.
– Забыл совсем, дорогая, – заржал мужик, роясь в карманах, доставая банкноты. – Вот, часы еще возьми, хватит из России выбраться. А дальше сама.
Девушка аккуратно сложила деньги, засунув их за пазуху, мельком оценила часы, спрятав в карман пальто. Они еще долго спорили, ругались. Вика плакала, умоляла господина одуматься. Сошли возле стоянки такси, вокруг которой кишела разношерстная толпа. Кто-то кричал, кто-то рыдал, кого-то били. Тут же рядом раздавали листовки, несколько парней с пылающими глазами из-под замотанных шарфов переворачивали машину ДПС. Тянуло едкой вонью горевших покрышек, чем-то злым и великим обволакивая лица прохожих.
Вокруг Мозгалевского рушился мир, который он ненавидел, но без которого себя не представлял. Стремительным густым ливнем смывалась вековая грязь лжи, лицемерия и подлости. Ледяным градом сокрушалось еще вчера казавшееся незыблемым и вечным. В пучину великого катаклизма торжественно погружалась шестая часть суши с прилавками, племенами и больными душами. Но это не заботило Мозгалевского, мечтавшего лишь обнять Алену и прижать к груди сына. Будущее расцветало в сердце Мозгалевского простым и честным счастьем, дрожащей любовью – предвестницей новой, чистой жизни.
