– Грех от угощения такого отказываться, – заскрипел зубами Майрановский, которому дико захотелось спирта.
– За свои грехи все перед Богом ответим.
– Ты, считай, уже мертв. Похавай перед смертью.
– Так ведь сытым пузом в рай не войдешь, – смрадная камера зазвенела чистым добрым смехом.
Майрановский прикусил мундштук, пытаясь понять, бравирует ли его собеседник или тронулся умом.
– Поменяй! – Георгий Моисеевич раздраженно приказал человеку в халате. – Что у нас там еще есть?
– Капуста тушенная, – пробормотал человек в фартуке.
– Капусту будешь, поп? – зарычал начальник.
– Не откажусь, – смиренно отвечал священник.
– Сделай ему двойную порцию, – зло подмигнул сотруднику Майрановский.
Через десять минут принесли миску с новым содержимым. Отец Николай перекрестил пищу и осенил себя крестом.
– Ну, как тебе наша стряпня? – оскалился Майрановский, когда в миске ничего не осталось.
– Вкусно. Благодарствую.
Майрановский сверлил священника взглядом, пытаясь предугадать наступление агонии, но тщетно. Прошло минут пятнадцать, яд не действовал.
– Дайте ему еще пить! – начальник заорал в потолок, взывая ко всем и никому.
Принесли еще воды, в которой растворили двойную дозу курарина.
– «Не приидет к тебе зло и рана не приблизится к телесе твоему, яко ангелам Своим заповесть о тебе», – шептал батюшка.
– Ты правда не боишься смерти?
– Боюсь перед Творцом нашим неготовым предстать. А смерть мученическая – венец терновый для православного – есть нескончаемая радость духовная.
– Ну, венец-то я тебе обеспечу, – процедил Майрановский и завизжал не по-человечески, обращаясь к ассистенту: – Пистолет!
Помощник вышел и через пару минут вернулся с браунингом, нежно вручив его шефу, окончательно раскумаренному спиртными парами.
– «Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы, летящия во дни, от вещи во тьме приходящая». – Отец Николай парализованным, но по-прежнему ясным взглядом смотрел сквозь Майрановского.
Священник поднес троеперстие ко лбу. Первая пуля порвала щеку и зарылась в бетонной стене, вторая вошла в правое предплечье, рука дрогнула.
– Теперь крестись, сука! И Богу своему жалуйся, – сипло захихикал Майрановский.
Кровь устилала рясу, отец Николай схватился за плечо. Изуродованное лицо источало кротость и смирение, густая борода набухла бурой жижей, губы продолжали шептать молитву, тонувшую в хрипе. Задыхаясь, батюшка упал со стула. Полопались глаза, голова превратилась в страшный взлохмаченный шар.
– Сколько времени на него убили. Пугало хриплое! Верь не верь, а все равно сдохнешь, – процедил Майрановский и обрушился на ассистента: – Чего ты лыбишься, как майская параша? Почему он от жратвы не загнулся? Там же доза лошадиная была!
– Не могу знать, Григорий Моисеевич! – прочеканил помощник. – Ээээ, получается…
– Получается. Хрен стоит, а голова качается. В следующий раз вместе со жмурами будешь хавать. – Майрановский пнул тело священника и вышел из камеры.
Лаборатория погрузилась в привычную грязную попойку, развернувшуюся в кабинете начальника. Спирт закусывали тушенкой, глумились над памятью убиенных. Казалось, что каждый из них отборным матом и папиросным дымом пытался отгонять призраки отравленных мертвецов.
Майрановский уже еле стоял на ногах, как в кабинет ворвался дневальный: «Поп сбежал!» Извергая паскудства, доктор достал из письменного стола служебный ТТ и ринулся в погоню.
Каким образом умирающему священнику удалось выползти на улицу, никто так и не понял. Задыхаясь, цепляясь руками, как крюками, за асфальт, отец Николай карабкался в сторону Рождественки.
Майрановский вприпрыжку настиг жертву и с каким-то обреченным утробным воплем выстрелил несколько раз батюшке в голову.
На пистолетные хлопки примчался патруль.
– Пошли вон! – безумно кричал Григорий Моисеевич милицейским, пальнув для острастки в воздух. – У меня особые полномочия от Берии. Это спецоперация!
Инцидент кое-как замяли, но по Москве поползли дурные слухи, и снова встал вопрос, не пришло ли время репрессировать инквизитора, в котором, казалось, угасло последнее здравомыслие. Сталин требовал немедленного отстранения «черного доктора», но Берия сумел убедить вождя, что Майрановский – одно из ключевых звеньев в ликвидации Троцкого
[3].
Война воздвигла Берии нерукотворные памятники «гения разведки» и «организатора партизанского движения». Война же породила и конкурентов на советский престол. Самым опасным для Берии стал любимец Сталина, организатор героической обороны столицы, глава московских коммунистов Александр Щербаков.
В 1942 году сорокалетний генерал-лейтенант Щербаков сменил Мехлиса на посту начальника Главного политического управлении РККА
[4], развернув военную пропаганду на сто восемьдесят градусов: на смену идеям интернационализма в армию вернулись русские державные традиции. Щербаков воскресил растоптанную большевиками память героев Белой империи. Учреждены ордена Александра Невского, Богдана Хмельницкого, Суворова, Кутузова. Создана рабочая группа по замене «Интернационала» новым государственным гимном с «Великой Русью», «Отчизной» и «Отечеством».
Партийные бонзы с опаской поглядывали на Щербакова как на главного сталинского идеолога, готовившегося подмять под себя всю советскую пропаганду. Либеральная общественность видела в Щербакове неприкрытого антисемита, готовившего изгнание библейского народа из кровеносной системы государства, некогда интернационалистического, богоборческого и русофобского. И вот, когда вся страна праздновала День Победы, с девятого на десятое мая 1945 года молодой, энергичный Щербаков в свои сорок три года умирает якобы от обширного инфаркта. Еще тогда злые языки поговаривали, что накануне покойник поднимал бокал вместе с Берией и смерть его очень похожа на кончину Нестора Лакобы, которому поставили точно такой же диагноз. Но все эти дурные слухи потонули в триумфальных залпах Победы. Тело Щербакова скоро кремировали, урну с прахом погребли в кремлевской стене, а вместе с ней замуровали все ответы на неудобные вопросы.
Берия был незаменим, и Сталин смирился со смертью молодого партийного товарища. К тому же выдвигаемые Берией кадры оказались крайне эффективны. Он умел находить нужных людей, предоставляя им неограниченные полномочия и личное покровительство. Вождь стал заложником успехов Берии, полагаясь на него в самых критических ситуациях, чем Лаврентий Павлович безмерно пользовался. Весной 1946 года он добился назначения на пост министра государственной безопасности Виктора Абакумова. Своего давнего друга Георгия Жукова Берия осторожно, но упорно двигал на министра обороны, добившись от Сталина возвращения опального маршала из одесской ссылки.
