– Здоров, Володь, – Лямзин полез обниматься. – Давай бахнем. Я уж решил, пока тебя дождусь, весь кабак выпью, – Алик оскалился мелкими желтыми зубами, засовывая сигару обратно в рот.
– Ты один прилетел? А где… – Мозгалевский споткнулся, припоминая имя последней пассии своего товарища.
– А с кем я был? – Лямзин приосанился, театрально прищурившись.
– Ну, чернявенькая, породистая такая, гимнастка, кажется, – подыграл Мозгалевский чужому тщеславию.
– А, Ирка, – протянул Алик. – Мы расстались.
– Чего так? Вроде у вас все серьезно намечалось.
– Просто дура.
– Не наговаривай, – отмахнулся Мозгалевский. – Толковая и тебя любила. Хотя с бабами, как с рыбой, малейшее сомнение – не бери.
– Вот, я тебе про то и толкую. Она не ела рыбу с костями, ездила только спереди, спала при свете и курила исключительно тонкие сигареты с ментолом. Я тоже был уверен, что с такими фобиями невозможно быть просто глупой телкой. В худшем случае Анной Цветаевой.
– Мариной, – мягко поправил не без улыбки Мозгалевский.
– Какой Мариной? – недовольно спросил сбитый с толку Лямзин.
– Марина Цветаева, Анна Ахматова.
– Я так и сказал. Ну, неважно. Ты же знаешь, я-то больше в живописи специалист. Главное, хочешь шубу – на! Хочешь тачку – на тебе купэху. Ювелирки сколько. Одно кольцо «Шопард» с желтым брюликом в три карата за шесть лямов брал. Маме ейной хату купил. Детям своим – хрен, а маме ейной – хату. Представляешь?
– «Самая ангелоподобная женщина не стоит того, во что она обходится, даже если отдается бескорыстно!»
– А, Есенин! – довольно зыркнул Лямзин.
– Почему Есенин? – расплылся улыбкой Мозгалевский.
– Ну, он же тоже мышей этих любил.
– Это Бальзак, мой друг. – Мозгалевский наслаждался собственным превосходством.
– Ты же знаешь, я больше по живописи. – Лямзин обескураженно залпом осушил стакан. – Я такую картину на аукционе прикупил – бомба! Переговоры сейчас веду, чтобы в Лондоне выставить. Мне за нее лям евро предлагали, отказался.
– Разочарую тебя, Алик, за размазанные по холсту сексуальные девиации твоего дедушки больше миллиона я тебе не дам, а от миллиона ты сам отказался. Поэтому зря прилетал, если за этим.
– Послушай, Врубель тоже писал свои шедевры в дурке.
– Будет Врубель, приноси – возьму.
Лямзин задавил остаток сигары и попросил новую.
– Частишь, Алик. Ты же на легкие жаловался.
– Когда жизнь рушится, почему бы не покурить в постели.
Мозгалевский посмотрел на часы.
– Ладно, ладно! Вы же все в Москве не живете, а только проживаете. Вова, если бы ты немного разбирался в живописи, то лучше бы ощущал жизнь. А жить надо гладко!
– Что гладко, то скользко, – устало вздохнул Мозгалевский.
– Вот, я и поскользнулся, дружище. Теперь лоб чешу.
– Давай без соплей. Выкладывай!
– Виски еще принеси, – бросил Лямзин официанту, сгущая настроение и оттягивая вступление.
– Алик, у меня встреча через двадцать минут, – соврал Мозгалевский. – Поэтому, если есть что сказать, говори.
– Ты знаешь, у меня по области все ровно. Дотации, кредиты – «вернешь, когда вернешь». Губернатор награждает, слова нежные разливает. Чекисты областные тоже за нас, и в баньку, и на охоту. Короче, никого не боялся и не боюсь.
– «Зачем бояться, если нашу власть никто к ответу не осмелится призвать»?
– Бродский что ли? – глупо хмыкнул Лямзин.
– Увы, Шекспир.
– Пусть будет по-твоему. И тут кризис у меня на заводе.
– Мы же его давно и благополучно пережили.
– Это у вас в Москве. А у нас в России каждый конец налогового периода – кризис. Короче, оборотки не хватает, работяги третий месяц без зарплаты сидят – жрать просят. А я еще пожадничал, кой-каких активов в Штатах прикупил, лучше бы в биткоины вложился. Ну, ты меня понимаешь, – Лямзин затянул новую сигару. – Ремонт дома в Эмиратах нужно делать, хата на Садовой, будь она неладна. И чтоб закрыться по долгам, налогам и в оборотку кинуть, мне потребовалось пять ярдов. Наши местные банкиры сдулись. И меня Василич к Патрушеву-младшему в Россельхозбанк завел.
– Какой Василич? Золотов?
– Не-е. Губер наш. Приехали, посмотрели завод. Дима добро дал, провели кредитный комитет – согласовали пять ярдов под девятнадцать процентов годовых. В качестве залога передаю им все активы плюс личное поручительство по кредиту. Тудыма-сюдыма, как только переписал на них завод, они кинули первые три ярда, с которых я все долги закрыл и оборудование из лизинга выкупил. Сижу, жду следующие два ярда, чтобы завод запустить. Неделя, месяц, третий, завод стоит, прибыли нет, убыток копится, обслуживать кредит нечем. Жду, пью, ногти грызу в нервах. И приезжает ко мне Варшавский, слышал, поди, о нем. Меня с ним в свое время наш раввин в синагоге на Бронной познакомил. Встретил его не по-сиротски, и первое ему, и второе, и Мисс Поволжье вместо компота. Поел, попил, поспал и напоследок без затей выдает, мол, все у тебя, Алик, плохо, или отдавай завод натурально за рубль, или мы через банкротство его заберем, только уже вместе со всеми семейными активами, хатами, домами, а тебя за упрямство в Лефортово пропишем.
– Не согласился?
– А сам как думаешь? Сколько таких похожих по Москве ездят, лохов болтают. Мы комсомольцев этих в 90-е в огородах закапывали, знаешь, какая зелень на жмурах колосится. Изумруд! А полегло сколько за завод. В итоге кто хозяин? Я хозяин! И чтоб я, Лямзин, какому-то черту завод подарил.
– Эти черти с мандатом, – прокашлял в кулак Мозгалевский, начиная тяготиться банальной для последних времен историей.
– Послушай, даже если бы сам Патрушев-старший на своем кокаиновом самолете ко мне прилетел, и тогда бы он хрен завод подобедал, – спотыкался Алик размякшим от алкоголя языком.
– Дальше-то что? – поторопил Мозгалевский, раздражаясь пьяной бравадой отечественного производителя.
– Проходит еще месяц, и банк подает в суд на взыскание заложенного имущества. Первую инстанцию выигрывают. Апелляцию я покупаю, и она сносит решение. Как-никак, область моя и судьи мои. Ну, а банк в ответку пишет на меня заявление о мошенничестве, что я, дескать, предоставил им левые справки на получение кредита и фиктивно закупил на них сырье. Сейчас они доследственную проверку проводят, дело будут возбуждать.
– Кто ведет? – Мозгалевский окончательно потух.
– Главное следственное управление и, как ты понимаешь, фээсбэшный сопровод.
– А от меня чего хочешь?
– Помоги разрулить. Ты же их всех знаешь, Вова.
– Если я даже у своей собаки попробую отнять кость, она, несмотря на свою лютую преданность, откусит мне палец. А я дорожу своими конечностями.
