– Нет, – вместо Владимира ответила Марго. – Даже наоборот, вовремя. Я как раз ухожу.
Она раздраженно, не дожидаясь джентльменских пассов, накинула на себя элегантную ламу, коротко попрощалась и исчезла в кабине лифта.
– Володь, прости, пожалуйста, – Василий виновато сник. – Я не знал, что ты не один.
– Все в порядке. Если бы не ты, то я бы сам ее выгнал. – Мозгалевский искренне улыбнулся приятелю, про себя отметив странную робость Пшеничного.
– Почему же? Очень красивая девушка.
– Красавица южная, никому ненужная. Все тлен и суета. Знаешь, Вась, когда я собрался жениться, пошел к отцу Тихону за благословением. Все рассказал, сомнениями поделился. А он мне говорит: женись. Кого б ни выбрал, все равно пожалеешь.
– Пожалел? – улыбнулся Василий, снимая не по сезону тонкую куртку.
– Мы не живем вместе, дочка больная, а я не жалею. Обманул поп.
– Выпьешь со мной? – Вася стал копошиться в пакете с рекламой микрозаймов.
– Конечно. Что будешь? Вискарь есть достойный, коньяк.
– Я специально с собой взял, тебя угостить, – Василий извлек из пакета облупившуюся армейскую фляжку.
– Что это? Самогон? – Мозгалевский покосился на фляжку и пакет.
– Нет, – обескураженно улыбнулся Пшеничный. – Это спирт водицей колодезной бодяженный. Мы в деревне только его и пьем.
– У богатых свои причуды. – Мозгалевский достал два стакана и колбасную нарезку.
– Если позволишь, я без колбасы. Неправильная это еда, нет в ней благословения солнца. – Василий ласково опорожнил до краев налитый стакан.
– Что ж ты, Вась, только травой питаешься? – Пока Пшеничный блуждающим взглядом осматривал квартиру, Мозгалевский выплеснул свой стакан в раковину и налил себе текилы.
– Траву надо потреблять женского рода. Петрушку, кинзу, мяту, ромашку, – Вася подлил себе деревенского пойла.
– Морковку? – усмехнулся Мозгалевский, пытаясь разобраться в странном юморе Василия.
– Да. – Кандидат философских наук снова взялся за стакан и тоном тоста продолжил: – Морковь дает основание. Морковь, которая произрастает изнутри, дает положительный эффект, при этом в отличие от других трав и овощей она ждет того случая, когда ее съедят. Морковь…
– Давай выпьем за нас, за свидание. – Не спуская глаз с Пшеничного, Мозгалевский опрокинул в себя текилу.
– Я правда рад тебя видеть. Спасибо за приглашение. Наверное, ты счастливый человек. Сейчас мало таких. А ты правда счастливый? – настороженно спросил Пшеничный.
– Да какой я счастливый. Сытость не добавляет счастья.
– Можно я покурю? – Пшеничный перебил Мозгалевского, дернув взглядом на балкон.
– Кури. – Владимир, усиленно натирая переносицу, пытался уловить логику поведения товарища.
Вася, снова широко, по-детски улыбнувшись, достал из пакета полулитровую пластиковую бутылку с прожженной дыркой в пузе, а из кармана кусок чего-то коричневого, похожего на пластилин, размером с перепелиное яйцо.
– Гашиш? – поперхнулся Мозгалевский. – Столько за месяц не скуришь.
– Мне этого на пару дней хватает. Знаешь, Володь, я раньше боялся, что перекурю и умру от остановки сердца. А потом я понял, что смерти нет и можно курить сколько хочешь.
– А как же семья? – У Мозгалевского, наконец, все странности однокашника сложились в точный диагноз.
– Они меня предали. И жена, и отец. Хотели в психушку сдать, а я сбежал. Как скручивать меня начали, такая силушка во мне поднялась. – Василий тяжело задышал и всплеснул руками.
– А живешь ты сейчас где?
– В деревне я живу. Хорошо. Птички, травка. Ляжешь у огорода и на солнышко любуешься, главное, гриб ядерный не прозевать, чтобы успеть закопаться.
– Зачем? Смерти же нет, – съехидничал Мозгалевский.
– В том-то все и дело. – Василий отломил кусочек пластилина и достал зажигалку.
– А в Москве где живешь? – Мозгалевский с оторопью вслушивался в своего товарища.
– У меня же у деда усадьба. Заправку знаешь на Аминьевке? – Вася отхлебнул деревенского счастья. – Там моя родовая усадьба была и конюшни.
– Ну и что?
– Как «ну и что»? Я у себя иногда останавливаюсь, в усадьбе.
– В какой усадьбе? У тебя же не машина времени.
– Не понимаешь? – Вася с досадой посмотрел на Мозгалевского. – Ну, припаркуюсь на своей родовой земле и сплю в машине. Я ее себе вернуть хочу. Сейчас с делами разберусь и займусь усадьбой.
– Какой усадьбой, Вася? Ее уже нет и никогда не будет. Это все в прошлом.
– Ты правда веришь, что человеческое существование делится на прошлое, настоящее и будущее? – Вася медленно улыбнулся, мусоля кусок наркотика.
– А как иначе? – Мозгалевский уже не с раздражением, но с неподдельным любопытством уставился на Пшеничного. Его не интересовали тайные истины, постигнутые товарищем, Мозгалевский пытался разобраться в логике сумасшедшего. А еще он спешно прикидывал, сколько надо человеку, чтобы так окончательно спятить и, главное, от чего.
– Квантовый эксперимент Уилера показал, что реальности не существует, пока ее не измерит сторонний наблюдатель. – Взгляд Пшеничного перестал блуждать и сосредоточился в одной точке. – Вся наша Вселенная – одна гигантская голограмма, в которой не может быть прошлого и будущего, поскольку время – условность, метафора, позволяющая маркировать и систематизировать информацию. При этом голограмма у каждого своя.
– Брось, Вась. А как же личный опыт, знания? – сопротивлялся логике сумасшедшего Мозгалевский.
– Ты когда-нибудь слышал про эфир? – снисходительно, как маленького, вопросил Пшеничный.
– Только у Пушкина: «Ночной зефир струит эфир. Шумит, бежит Гвадалквивир».
– Эфир – это единое живое информационное поле, в котором содержится информация, которую мы считаем своими знаниями и памятью. Это словно Господь Бог! Юнг называл это коллективным бессознательным. Эфир включает в себя морфогенетические поля каждого из нас – персональные информационные оболочки, которые могут взаимодействовать друг с другом. – Василий говорил жадно, словно боясь не успеть выговориться или что-то забыть.
– Так что, от человека ничего не зависит? – скептически поморщился Мозгалевский. – Тогда как быть с прогрессом, с человеческими достижениями, жертвенностью?
– Ровным счетом ничего. – Вася был непреклонен. – Это всего лишь информационные маркеры. Нет ничего, кроме воли. Воля информационных единиц запускает морфологический резонанс, возбуждающий эфир и, как следствие, меняющий голографическую картину мира. Ты только вдумайся! Все революционные открытия в науке одновременно повторялись в разных концах света независимо друг от друга. Еще в 1922 году установили, что сто сорок восемь выдающихся научных открытий были совершены одновременно. Понимаешь, как будто кто-то настраивает и подключает нас к виртуальным хранилищам знаний. А наша воля – это код доступа.
