Теперь настала очередь фронтовиков. Поднялся маршал Семен Тимошенко, мундир которого украшали орден «Победы», звезда Героя и три ордена Ленина.
– Товарищ Сталин, – загремел Семен Константинович, – народ не поймет этого. Мы все как один избираем вас своим руководителем – Генеральным секретарем ЦК КПСС. Другого решения быть не может!
Зал дружно встал, яростно аплодируя. Сталин сурово, долго вглядывался в зал, словно четки, перебирая глаза соратников. Затем молча махнул рукой и присел на свое место.
Лаврентий Павлович пытался поймать взгляды Хрущева и Маленкова, но те уставились в пустоту. Они чувствовали себя списанными декорациями новой эпохи сталинской империи. И все шло по плану – по плану товарища Сталина.
Только сейчас на смену «неблагоприятным» прогнозам, которыми привычно-сдержанно Берия делился с Судоплатовым, пришла животная оторопь. Он знал, что хочет сделать Сталин, но не верил, что вождь на это решится. Ни на съезде, ни на пленуме никто не вспомнил о заслугах Берии перед социалистической Родиной. Как будто и не было советского атомного проекта, благодаря которому все эти деревянные головы, как хозяева полумира, собрались в Кремле, а не подобно мышам в глубинном бомбоубежище. Сталин явно не собирается ждать до лета, и совсем скоро от авангарда партии и правительства останется только зола из крематория Донского монастыря. Сталин решил сделать ставку на фронтовую молодежь – живую, не запачканную репрессиями, обожающую вождя.
Можно обновить страну, занявшую шестую часть суши, но правивших страной людей изменить невозможно. Их проще уничтожить, списав на них все грехи перед собственным народом и условно цивилизованным миром. Суслов, Брежнев, Шелепин – вот она, скамейка запасных, новая сталинская смена.
«Черт сухорукий решил нас в ад определить, а сам перед Богом в белом предстать. Ну, мы еще посмотрим, кто кого обгонит. – Берия снял пенсне и протер глаза. – Это хорошо, что он так прямо. Прямо по-сталински, чтобы ни у Маленкова, ни у Хрущева, ни у Ворошилова с Булганиным не оставалось иллюзорных надежд. И Молотов с Микояном теперь будут стараться, чтобы не перекочевать в лубянский подвал. По крайней мере, не будут мешать. А с генералами пусть Жуков разбирается. Жора не подведет и перед кровью не спасует. Из МГБ выкорчуем Огольцова с Кругловым, припомним все Игнатьеву, отреставрируем наши кадры. Главное – опередить Сталина. Любая угроза – это возможность». – Берия почувствовал, как спала тяжесть в груди, стало теплее, дышать стало легче.
Глава 24. Оптимизм воли преодолевает пессимизм ума
Федор Васильевич Муханов, несмотря на то что всю сознательную жизнь проходил в секретарях, привык к обращению исключительно по имени-отчеству. Хотя сам Берия видел в нем нечто среднее между полотером и денщиком, это никак не влияло на почтительное отношение к Федору Васильевичу всего остального мира. С русскими в своем окружении, за исключением дам, Берия мирился как с требованием политического этикета, с тем же чувством Лаврентий Павлович терпел галстуки и надменные шутки Сталина. Муханов был обязателен, услужлив, боязлив, поднаторел в аппаратной службе. Зная и уважая барские замашки министра, Муханов старался как можно чаще выворачиваться наизнанку холопьим нутром. Он научился смиряться и даже наслаждаться гневом и оскорблениями, на которые не скупился начальник.
Вот уже час в приемной кряхтел Гоглидзе – первый заместитель министра госбезопасности. Муханову это доставляло явное удовольствие: сегодня первый удар от шефа придется не по нему, а вот по этому пасмурному грузину в форме генерал-полковника.
Наконец, явился и сам Лаврентий Павлович, энергичен и весел. Не стесняясь секретаря, по-братски обнял Гоглидзе и проводил в кабинет. Федя выдохнул, спрятал улыбку и пошел готовить чай.
– Чем порадуешь, Серго? – Берия, потерев ладони, уселся в глубокое кресло напротив гостя.
– Как я полагаю, – Гоглидзе взялся за блюдечко сервированной секретарем чайный пары тонкого китайского фарфора и дождавшись, пока Муханов закроет за собой двери, продолжил:
– Игнатьев обеспокоен усилением Рюмина, решил, что тот нацелился на его кресло.
– Скорее расчистить кресло под Огольцова. – Берия закинул в чашку две лимонные дольки.
– Поэтому Игнатьев предпринимает все меры, чтобы не растерять доверие Хозяина, но одновременно избавиться от Рюмина. В последнем вопросе он видит во мне союзника. В качестве аванса мне разрешен доступ к Абакумову, Майрановскому и Шварцману.
Гоглидзе смотрел на шефа дрессированным медведем, как лакомства ожидая благодарности.
– Когда это произошло? – Берия впился взглядом в генерал-полковника.
– Неделю назад, – поперхнулся Гоглидзе.
– Почему сразу не сообщил?
– Так, Лаврентий Павлович, съезд же, пленум, не хотел отвлекать. Думал все узнать, все подготовить, а потом уже доложить. – Бледный замминистра скороговоркой перебирал слова, опасаясь, что они закончатся.
– Продолжай, – довольный эффектом Берия смягчился в голосе.
– Ситуация следующая. Майрановский жалуется, что Рюмин его сильно колотит. Думаю, больше врет, чтобы оправдаться за показания, которые он дал. По моим данным, наш «доктор Менгеле» напрямую топит лишь Эйтингона, Судоплатова и… – Гоглидзе откашлялся. – Но я убедил его, что Рюмина уберут и Моисеич должен написать заявление об отказе от ранее данных показаний. Только тогда мы сможем его вытащить.
– Он тебе поверил?
– Мне кажется, он больше всего боится, что вы не простите его малодушия и показаний, в которых он упоминает вас. – Гоглидзе осекся. – Но это исключительно мое предположение.
– Что с Левой Шварцманом? – Берия не скрывал своего нетерпения. – Как там наш главный специалист по советской интеллигенции? Он хоть по первой профессии журналист, но подход к своим коллегам писателям находил только палкой. Бабель, Кольцов, Мейерхольд, сам академик Вавилов – это же все его подследственные.
– Я помню, Лаврентий Павлович. Шварцман дал Рюмину подробные показания. Странные показания. – Гоглидзе замешкался, подбирая слова.
– Насколько странные? – Берия крутанул челюстью.
– По нашим вопросам ничего. – Гоглидзе замялся.
– Тогда что он мог показать? – маршал сверкнул пенсне.
– Шварцман утверждает, что состоял в гомосексуальных связях с Абакумовым, английским послом, а также агентами-двойниками Гавриловым и Лаврентьевым, через которых от американцев он получал приказы и инструкции. Кроме этого Лева признался, что одновременно сожительствовал с падчерицей и собственным сыном.
– Что значит одновременно?! – Берия схватился за чашку, как за пистолет. – Этот идиот решил таким образом прикинуться сумасшедшим? И Коба видел эти показания?
– Так точно, Лаврентий Павлович, эти показания Игнатьев и Рюмин отнесли Хозяину. Сталин сказал, что они дураки, этот подонок, как он выразился, тянет время и никакой ему экспертизы.
