В голове-кастрюльке под очаровательной крышечкой пшеничных кудрей варилась патока с гудроном. Все странное и отталкивающее в девушке почему-то становилось приманкой для мужчин, жаждущих женских неразгаданностей и эпатажной таинственности. Мозгалевский, в родную семью приходивший два-три раза в неделю, с головой погрузился в Полину, периодически заныривая в хладный омут блуда.
Эти отношения вполне устраивали Мозгалевского. Но ее дети, которые ему совершенно безразличны, стали межевыми столбами, за которые девушке было не перейти. Она любила сыновей, но прекрасно понимала, что Мозгалевский с ними несовместим. И это понимание накрывало Полину несчастьем и чувственной бессмысленностью. И оттого они порой становились одержимы друг к другу безудержной злобой, и каждому казалось, что это конец, страница перевернута и свежий вольный воздух вновь расправит сдавленную тоской и болью грудь. Но, увы, каждое столкновение неизбежно заканчивалось страстным примирением.
Даже когда Мозгалевский был уверен, что, кроме ненависти, к Полине больше ничего не осталось, он продолжал ее любить и за это тоже. Он ненавидел в ней крик и молчание, резкое «нет» и резкое «да», ревнивые обиды, тупые и длинные, самолюбивую вредность и всех ее бывших мужчин, как ему казалось, истрепавших любовь к нему. Решив, что она обиделась, Полина могла по нескольку дней не отвечать на телефон. В дни опалы Мозгалевский забывался в компаниях старых любовниц и малознакомых влюбленностей и, расплескав себя до дна, словно в лихорадке принимался писать Полине, мешая ложь, притворство, боль и бред. Вот и сейчас, после нескольких попыток дозвониться, он сочинял ей послание: «Я последнее время не могу себя найти. Бессоница. – Мозгалевский, улыбнувшись, подмигнул кофемашине. – Дышу, но не живу. Съехал с колеи. – Ему почему-то пришла в голову гоголевская птица-тройка. – Все глупо и пусто. Жутко тебя не хватает, даже просто твоего голоса в трубке. Не оставляй меня!» Крякнув от удовольствия, он отправил сообщение.
Примерно через полчаса пришел ответ: «Ладно, я немного отошла и напишу тебе кратко. Ты хороший человек, Мозгалевский, мне было очень хорошо с тобой (несмотря на все сложности), и надеюсь, что мы будем помнить друг о друге только хорошее. Может, даже дружить когда-нибудь. У тебя странный комплекс, не отрицай: ты хочешь держать на коротком поводке всех своих бывших, но я все равно думаю, что ты хорошо ко мне относишься. У меня прошли к тебе чувства, я разучилась любить мужчин, которые не любят меня, хотя еще недели три назад я тебя любила. Всякая другая будет спать с тобой и не париться, а я не могу. Мне потом плохо и противно, от себя противно. К тому же беда в том, а может, и счастье, что я не принадлежу себе. Я несу ответственность за детей. Когда мальчики просят найти им хорошего папу, я вдруг понимаю, что даже если такой и есть, то я его не вижу. Я не вижу других мужчин, когда я принадлежу другому. – Мозгалевский с ухмылкой припомнил ее блуждающий от Бельского жгучий взгляд. – Я не хочу пресловутого тихого семейного счастья. Я понимаю, что мой мужчина будет ненормальным на всю голову. Я буду от него уходить, прыгать в окно, ломиться в дверь, нырять в форточку, но он будет знать, что я его и никуда не денусь. А я буду знать, что он за меня отвечает перед людьми и перед Богом. И мы будем двигаться вперед духовно, интеллектуально, физически. Это нужно мне и мальчикам. Если в твоем сердце осталось что-то живое, прошу, оставь меня в покое. Мне нужно продышаться, пережить, отпустить. Пожалуйста, может, я и не найду своего мужчину, но сделаю все, чтоб даже без отца мальчики выросли настоящими мужиками. Чтобы они умели любить, отдавать, заботиться, ценить женщину. Прости, коротко не получилось. Надеюсь, ты поймешь».
– Вот же дура! – Мозгалевский почесал переносицу, но отправляться на юбилей к Красноперову с постылой женой ему совершенно не улыбалось. Поломав голову, чем зацепить Полину, Мозгалевский ответил: «Наши отношения, как героиновая зависимость, мы можем не общаться неделю, месяц, два – а потом снова срыв! Сначала ломка, потом пустота, и вот уже, кажется, забрезжило… и снова срыв! Так зачем же доводить друг друга, когда можно просто быть вместе. Если идет карта, зачем вставать из-за стола». – Последняя фраза показалась Мозгалевскому напыщенной и глупой, но он решил, что она и запутает Полину, и лишний раз намекнет на необязательность их связи.
Промариновав Мозгалевского в томительном ожидании, девушка ответила: «Ты сам знаешь, что не получится. Боже, я не играю в карты. Я все время винила в чем-то тебя, то ты не прав, то ты вел себя не так. Но сейчас это не важно. Героин – это я! Ты больше никогда не почувствуешь того, что чувствовал со мной. Тебе с этим жить. Ты случайно вляпался и, надеюсь, соскочишь. Я не хочу тебя держать и не буду. Ты сильный, тебе чужда зависимость!»
Глава 27. Глотатели пустот
Свои рождения генерал любил отмечать с размахом, и вовсе не в силу властного тщеславия, которым он не выделялся среди прочих в чинах и звездах, просто Красноперов был хлебосольным мужиком, любил друзей, праздники и масштабы. Техническим устроителем банкета выступила Вика, старавшаяся не отставать от ресторанной моды. В заведение «Соленое море» гостей пускали строго по списку, провожали и усаживали в зале на предначертанные им места. Вика, подойдя к организации события ответственно и строго, в письменных приглашениях требовала от гостей следовать дресс-коду Black Tie. Однако смокинги с бабочками надели коммерсанты и чиновники не выше чьих-то помощников и мелких замов.
Мозгалевскому с Полиной достался стол под четвертым номером, где уже жадно закусывали крабовым оливье, устрицами и морскими ежами. Соседом по столику оказался Дмитрий Шумков, тот самый владелец «Олимпийского», с которым Мозгалевский познакомился на пароходе Козявина. Как и при первой встрече, Шумков был один, рассеян, погружен в себя. Он затравленно озирался, безмолвно перебирая губами слова, приглаживая левой рукой затылок.
В отличие от Шумкова, сидевший рядом Юрий Котлер, пятидесятилетний вице-президент ВТБ, бесконечно балагурил и бормотал тосты, не переставая обнимать жену. Наталья, так звали госпожу Котлер, объятий не чуралась, но старалась держаться обособленно-достойно, словно оспаривая у мужа право собственности на себя. Мозгалевский, любивший щегольнуть красотой своих дам, почувствовал уязвленность от блеска и шарма чужой жены, перед которой достоинства Полины смотрелись уныло, даже несмотря на разницу в возрасте. Шелковистое золото волос кудрями струилось на тонкие открытые плечи, длинную жилистую шею окутывало бриллиантовое колье, сверкавшее в строгой роскоши черного шелка, стягивавшего великолепное тело. Когда-то госпожа Котлер служила лицом фирмы Dior, несколько лет подряд не сходила с обложек французского глянца. Дама любила Париж и не любила Россию, считая себя француженкой с русскими корнями.
Полина, почувствовав легкую оторопь своего спутника, в душе негодовала, проклиная блистающую соседку, юбилей и самого Мозгалевского.
По правую руку от четы Котлер без дурацких церемоний налегала на закуски вице-губернатор Ярославской области Жанна Валентиновна Спиркина, наряженная в золото и загримированная коньяком. Из-под кружевной черной блузки вываливались загорелые бока, а жирные икры утягивались колготками в крупный горошек. Густая алая помада пачкала ослепительно-белые виниры, торчавшие из подгнивших десен, которые она то и дело облизывала длинным языком, отравляя окружающим аппетит. Уже минут пять, как Жанна Валентиновна тыкала телефон левой рукой, свободной от вилки, пытаясь до кого-то дозвониться, и, когда ей это удалось, она на весь стол закричала в трубку:
