– Дай-ка я твою папироску попробую. – Мозгалевский, не дожидаясь разрешения, вытащил из пачки беломорину, попросив следовавшего за ними официанта принести коньяка.
Сделав в безмолвии две глубокие затяжки, соображая, как лучше повести разговор, Блудов наконец вытужил:
– Вова, надо завязывать с этим долбаным экспериментом. Мне страшно, понимаешь?
– Мишань, успокойся. – Мозгалевский пригубил коньяк. – Мы заплатили сумасшедшие бабки за эмоции. Наслаждайся!
– Я никогда так не боялся, разве что в детстве. А здесь ужас и оторопь адская, словно перед смертью. Меня окунули в душевный смрад, мне снятся мертвые.
– Ну, Миш, что поделать, если твой Иосиф Виссарионович любил спать днем?
– При чем здесь это? Я видел мертвых, как живых, родных, людей, которых сам же и уничтожил.
– Да ладно тебе. Потерпи три месяца, дружище, и все закончится. Всю жизнь потом с удовольствием вспоминать будешь и внукам рассказывать.
– Это еще не все! Я, Сталин, играю финальную партию, а ты воруешь с доски мои фигуры. – Блудов сжал кулаки до посинения и скривился от боли, схватившись за левую руку.
– Тихо, Мишаня, тихо. Я-то здесь при чем? Я такой же наблюдатель, как и ты. Мы оба знаем, чем закончится этот исторический замес. У тебя паническая атака. Сталин по-прежнему могуч, поскольку для него исход схватки не предрешен. А ты бессилен, потому что знаешь, чем все закончится. То сны, а то явь. Смешать их – значит обезуметь.
– Вова, я не хочу и не могу больше быть заложником чужого поражения, я не хочу из ночи в ночь видеть, как вокруг меня сжимается петля, я не хочу двое суток умирать в луже собственных испражнений. Такая смерть дается великим грешникам, как расплата перед Богом! Мне-то это за что?!
– За миллион долларов входного билета. Миша, не нервничай, это сон, другое измерение. Ты же сам хотел пережить смерть, тебе было интересно, а сейчас ты вдруг передумал.
– Вова, я думал, что будет сон, а это не сон, – отрешенно пробормотал Блудов.
– Тогда что это, по-твоему, если не сон? – Мозгалевский расслабился, допивая коньяк.
– Ты ведь спишь с Викой, – выдохнул Блудов.
– Совсем сдурел? – поперхнулся коньяком Мозгалевский.
– Наш генерал так любит свою Вику, что даже взял ее с собой. И пребывает в блаженном неведении о вашей связи.
– Миша, ты ополоумел! Она не Вика, она Катя. Она секретарша Жукова, и спит она с Берией, а не со мной!
– Какая разница, мой друг? Ты даже к Вике стал по-другому относиться. Разве нет? – прищурился Блудов.
– Что ты несешь? Красноперов мой друг, я бы никогда… Что от меня зависит? Это всего лишь сны.
– «Быть как стебель и быть как сталь,
В жизни, где мы так мало можем…
Шоколадом лечить печаль
И смеяться в лицо прохожим».
Сталин, терпеть не мог Цветаеву, а это стихотворение любил. – Блудов задумчиво отстучал, будто азбукой Морзе, незажженной папиросой по столешнице. – Ты, наверное, знаешь, что я приказал вернуть Власика. Донесли, поди.
– Миша, Власика арестуют по приезде в Москву. Зверев, министр финансов, на него материал подготовил. Гоглидзе возбудится. А поскольку он уже не твой сторож, а всего лишь начальник уральского лагеря, то ни твоя, ни игнатьевская резолюции не требуются.
– Вот суки, съели-таки Власика. И меня сожрать хотите! – Блудов смял папиросу.
– Ты только на меня не кроши. Мы же друзья, Мишань! – Мозгалевский похлопал по плечу товарища.
– Ты правда так думаешь? – Блудов мертвенно заглянул в его глаза.
– Псих! – Мозгалевский резко встал с кресла и забродил по комнате.
– А вот, оказывается, куда пропали вожди-людоеды племени травоядных! – В дверном проеме появился именинник в сопровождении Виктории.
– Кто бы говорил! – вместо поздравлений огрызнулся Блудов.
– Чего это? – рассмеялся Красноперов.
– Забыл, как ты вместе с Тухачевским тамбовских крестьян истреблял газом и бомбами? Разве не за это у тебя первый орденок Красного знамени? – разошелся Блудов.
– Ну ты нашел, Мишаня, что вспоминать. Так гражданская война ведь, брат на брата, Родина в опасности. Если бы мы их тогда не перебили, они бы в 41-м Гитлера хлебосольничали.
– А в пятьдесят четвертом? Опять Гитлер?
– При чем здесь пятьдесят четвертый?
– А когда ты приказал сбросить атомную бомбу на Оренбургскую область. Сорок килотонн, в два раза больше, чем на Хиросиму! Учения, вашу мать! Сколько десятков тысяч солдат ты тогда угробил? А местных сколько потравил? Тысячи! До сих пор одни уроды рождаются! – в крик пошел Михаил.
– Вот, из-за таких гуманистов мы Союз и просрали. Я, в отличие от некоторых, твое альтер-эго уважаю, – нашел силы улыбнуться Красноперов.
– Интересно, за что? – прищурился Блудов.
– Да уже за одно то, что родственников своих жен истребил. Будь моя воля, я бы всех своих тещ с их старыми козлами прикопал в обочине, – загоготал генерал.
– Вот ты дурак! – взвизгнула Вика.
– А Миша наш решил соскочить, – Мозгалевский подмигнул генералу.
– Шутишь! – присвистнул Красноперов. – Куда же мы без тебя. Ты – наш кормчий, а мы всего лишь свита, друзья-предатели на историческом перепутье. Так не пойдет, ты сам вызвался. А шестеренки, которые у тебя голове тикают, не остановить. Завершится программа через четыре месяца – и гуляй Вася.
– Четыре месяца?! – Блудов схватился за голову. – Я бы лучше четыре года в тюрьме отсидел. Я разучился отделять себя от него, его проблемы – это мои проблемы, его дебильные дети – мои дети, и, хотя я почти в два раза младше, его болячки – это мои болячки. Он выжал меня до капли и наполнил собой. Но не столь страшна немощь и тщетность борьбы, а то, что ты предвидишь наперед каждое свое поражение. Во сне скрупулезно расписываешь многоходовку, а проснувшись, понимаешь, что все напрасно. Я думаю, если бы человек разом увидел всю свою оставшуюся жизнь, он бы тут же покончил с собой.
– Во погнал, – всплеснул руками Красноперов. – Каких-то четыре месяца потерпеть трудно. Не кисни, детям потом расскажешь.
– Чтобы они дружно решили, что их папа сумасшедший? Я раз жене заикнулся, что мне приснилось, будто я Сталин, так она сказала, что я поехавший идиот с манией величия. Теперь боюсь лишнего ляпнуть, и так что-то подозревает, к врачам зовет, таблетки какие-то подсовывает. Как же я устал. – Блудов достал из кармана трубку, принялся забивать ее папиросным табаком.
– Такая она – доля вождя! – Красноперов похлопал по плечу затосковавшего товарища. – А ты думаешь, Владимиру Владимировичу легко? Конечно, он в отличие от тебя не знает, что его ждет, но догадывается. Эх, Мишаня, Мишаня, только представь, сколько в тебе откроется государственной мудрости, титанического упорства, змеиной хитрости. А вот Вика, по ходу, совсем подурнеет в своей машинистке. Обратно не хочешь, солнышко мое? – именинник приобнял за талию спутницу.
